Вячеслав Килеса - Истории, рассказанные вчера

— Чем?

— Посмотрим, что предложит Колодец смерти.

Взор Девы слился с моим: увиденное в ее глазах было настолько страшно, что у меня заболело сердце и затуманилось сознание.

— Ты осознала пророчество? — спросила богиня.

— Да, — прошептала я.

— Ты согласна?

Я бросила взгляд на стоявшую неподалеку Светлану, на приникшего ко мне сына, — и вздохнула:.

— Согласна!

— Да будет так! — Дева повела зрачками и темнота окутала долину. Что-то загрохотало, послышался стук катящихся камней.

— Бежим! — закричала я и, подхватив Славика на руки, помчалась к неясно видневшемуся в темноте выходу из долины. Рядом мелькнул силуэт: Светлана последовала моему примеру.

Добежав до конца долины, мы остановились. Темнота исчезла; спустившаяся сверху каменная лавина полностью засыпала таврское святилище.

— Прощай! — тихо произнесла Светлана, поворачивая в сторону. — Я была не права.

— Подожди! — остановила ее. — Как умерла Элина?

— Мы прятали у себя в подвале евреев: кто-то выдал, — помолчав, вымолвила Светлана. — Когда пришли фашисты, мать всю силу потратила на меня: чтобы невидимой сделать и от смерти спасти. А сама погибла.

— Это была отважная женщина: мир ее праху! — перекрестившись, сказала я.

— Спасибо! — кивнув мне, Светлана нырнула в кусты и исчезла: больше я с ней не встречалась.

Домой пришли поздно вечером. Покормила Славика, уложила спать и долго сидела на крыльце с Ольгой Ивановной, ведя разговор ни о чем.

Утром выяснилось, что Славика нужно лечить от испуга. Полгода водила по врачам, покупала разные лекарства, но до конца не вылечила: ты слышала, Полечка, как твой папа иногда заикается, — это с той поры осталось.

Маме Лизе я о Светлане не писала: у нее своих забот хватало. Жизнь длинная: чего в ней только не бывает.

Много лет с тех времен прошло, но знаешь, Полечка: по ночам, когда годы стучатся в окно, напоминая о возрасте, я думаю о тех, с кем шла по жизни, и плачу, сознавая, что никогда их не увижу. Отпраздновав сорокалетие, погибла сбитая пьяным водителем Рая Мищенко, умерла от сердечной болезни Маша Прохоренко, в далеком Ашхабаде похоронена моя мудрая и жестокая мама Лиза, на могиле которой я так и не побывала. Пропала в необъятном мире сестра Светлана. Мое поколение исчезает, освобождая место для следующих. Я чужая для них, — как и они для меня. Но, ожидая неизбежное, я содрогаюсь, вспоминая пророчество Девы, предрекшую мне смерть в сумасшедшем доме, среди чужих людей, забытую сыном и внуками.

Заходите, детки, заходите! Родик, что ты такой несмелый? Заболела я, внучата мои, второй день с постели не встаю. Спасибо, Саша вчера навестил, два ведра воды принес, картошку пожарил, а то и не знаю, что делала бы. Одинокому человеку всегда плохо.

А прошлую ночь мама Лиза — покойница — в дом приходила. Слышу во сне: дверь скрипит. Открываю глаза, а мама Лиза стоит возле кровати, говорит:

«Пойдем, доченька!». Начала подниматься, а потом опомнилась и обратно легла.

Мама Лиза еще раз позвала и ушла. «Слава Богу! — думаю. — Поживу еще».

Понимаю, почему приходила: узнала, что я письмо нашла. Старый письменный стол треснул, пыталась его починить, и случайно потайной ящик в столе обнаружила: в нем письмо и лежало. Я. конечно, его прочитала, хотя и не мне адресовано. Странное дело: отца полгода как похоронили, а мама Лиза письмо ему пишет. Я из письма многое поняла и вам хочу прочитать: события, в нем изложенные, нашего рода касаются. Только тихо сидите, не толкайтесь и мне не мешайте.

«Володенька, Володенька, как тяжело без тебя, мой милый! В каждое завтра, как в пропасть, заглядываю, боюсь в беде оказаться и одной от нее не избавиться.

Как мог ты меня оставить, обещавший, что навсегда вместе?! Помнишь ресторацию на Васильевском острове: ты уговаривал остаться, не ехать в Париж, твердил, что родителей и Родину не выбирают, и Россия жива, пока есть люди, которых она воспитала. А потом — страшные времена нищеты и бегства от смерти, и вечер после похорон Олечки, когда ты просил прощения: что ошибся, и Россия — это Москва и Петербург, остальное — не наше, чужое. Помнишь мои слова, которым ты не поверил, что я горжусь нашим выбором и тем, что наши дети и внуки будут говорить на языке отечества? Володенька, я семейные корни лишь сейчас почувствовала, и сладость хлеба, потом своим пропитанного, ощутила, — это голову кружит сильнее, чем шампанское и созерцание Темзы. Наш род в труде, а не в покое счастье находит, и девиз на гербе графов Мудраков «Не победа, а битва» с кровью, как наследство, передается.