Герберт Айзенрайх - Голубой чертополох романтизма

Как вкопанная стояла она в приступе какой-то душевной вялости, не в силах двинуться на вокзал и, раз уж с городскими делами покончено, уехать домой. Словно она чего-то стыдилась и опасалась, что домашние заметят ее смущение и что выражение ее лица, как броский заголовок вечерней газеты, откроет им, сколь постыдно она себя вела.

Но и на то, чтобы вернуться в лавку, у нее тоже не хватило духу. Так она медлила в нерешительности, растерянная и угнетенная, словно невыносимой тяжестью, ощущением, будто все, что бы она сейчас ни сделала, окажется неправильным, гадким и скверным, окажется недостойным ее, сколько бы она ни пыталась потом этот свой поступок оправдать.

В эту минуту она услыхала рядом с собой — так близко, будто говорили ей в самое ухо, тихий шепот, скорее шелест:

— Будьте так добры, пожалуйста, дайте немного денег, на кусок хлеба!

Мгновенно почувствовав несказанное облегчение, дама обернулась и увидела юное женское лицо, узкое в обрамлении темно-синего платка, — тут только она заметила, что идет дождь, идет, наверное, уже несколько минут: из-под платка у девушки выбились пряди волос и, намокнув, отливали черным блеском, а на шерстяных ворсинках платка и на бровях жемчужинками сверкали капли воды, такие же капли застыли у нее на лице, под глазами, на покрытых нежным пушком щеках — казалось, будто по ним текут слезы. Дама почувствовала, что и ее лицо стало влажным. Она взглянула на девушку, все еще слыша тихо и торопливо произнесенную тою фразу — фраза эта, как пластинка, крутилась у нее в ушах, — и подумала, что ведь и сама она с двенадцати часов ничего не ела и, должно быть, всему виною голод, это голод, и не что иное, так опустошил ее, что она едва не рухнула в образовавшуюся пустоту. Но прежде чем эта мысль, хоть и мелькнувшая у нее в голове, была по-настоящему осознана и признана справедливой, прежде чем она успела как следует укорениться, зашевелились и другие мысли, заглушив ту, первую: «Вот, вот он, шанс! Шанс возместить себе, хоть и окольным путем, то, что я упустила сейчас в лавке антиквара, и в то же время — повод не ехать тотчас домой, не избавясь от чувства стыда!» И еще ей подумалось: «Но какое приключение! Не только увидеть перед собой воочию, но и самой оказаться замешанной, втянутой, вовлеченной в нечто такое, чего ты до сих пор еще не испытывала, о чем только читала, — в приключение, как у Достоевского!» И наконец прозрачной тенью скользнула еще одна мыслишка: в каком восторге будет ее приятельница, певица, когда она ей об этом расскажет! А девушке она сказала:

— Ах, знаете что, пойдемте поужинаем в каком-нибудь уютном ресторане! Я вас приглашаю.

«Нет, — подумала она, — к Шпицеру идти не стоит, там очень уж изысканно, девушка еще застесняется, наверное, под этим поношенным пальто на ней какое-нибудь дешевенькое платьице, в „Регину“ с ней тоже не пойдешь, лучше всего нам пойти в вокзальный ресторан, там можно поесть вкусно и не слишком дорого, не привлекая к себе внимания».

Девушка шепнула:

— Нет, нет, ради бога!

С ужасом, будто ей сделали невесть какое гнусное предложение, глядела она в лицо незнакомой даме, к которой вдруг осмелилась обратиться, — высокой, красивой даме, говорившей с ней так просто, тоном сестры; та же тем временем остановила такси, мягко, но решительно взяла девушку за руку выше локтя, подвела к машине, втолкнула вовнутрь и, бросив шоферу несколько слов — куда ехать (девушка, сидя внутри, уже не могла их расслышать), опустилась с ней рядом на заднее сиденье.

— Пожалуйста, не стесняйтесь, сегодня вы у меня в гостях, вот и все, — сказала она.

И когда девушка, не столько словами, сколько всей своей худенькой скрюченной фигуркой, казалось, запротестовала, дама прибавила:

— Нет, нет, вам незачем извиняться, и объяснять ничего не надо, в жизни всякое бывает, будьте только паинькой и сделайте мне одолжение — поужинайте со мной.

Она испытывала искушение обнять девушку за угловатые, по-птичьи костлявые плечи, но подумала, что подобный жест, получись он даже достаточно непосредственным и сердечным, не успокоит ее, а только еще больше смутит, и оставила эту мысль, но, продолжая размышлять, пришла к выводу, что проявить сейчас легкомысленное нетерпение, пусть и продиктованное самыми благими намерениями, и раньше времени спугнуть эту редкостную, бесценную добычу, которую счастливый случай прямо-таки отдал ей в руки, было бы невозместимой потерей, — тут она почувствовала, что такой ход мыслей заводит ее в запретные дебри, и сказала, для того также, чтобы сойти с этого ложного пути: