Герберт Айзенрайх - Голубой чертополох романтизма

И он ответил:

— Да, я тоже так полагаю.

Тем временем оба телевизионщика ушли, Зильберман закончил свой рассказ, все снова сгрудились вокруг уставленного рюмками и бутылками стола, а Вилли открыл для какого-то гостя банку крабов.

Допив пиво, он ушел, а наутро в восемь часов она ему позвонила и назначила свидание в «Лесном кафе». И вот они сидят здесь, между ними стеклянная перегородка, и опять ему показалось, что кровь застыла у него в жилах, но с той разницей, что в этот, второй раз он не знал, как спастись, ибо понял, что все-таки чем-то себя выдал накануне. Мысли сновали в его мозгу, как пчелы в улье, но сколько он ни напрягал память, так и не мог вспомнить, что сделал не так, где и когда. Он непрерывно размешивал ложечкой сахар в чашке кофе, которую принесла официантка, и в голову почему-то лезло одно: он моложе ее на целых двенадцать лет. Наконец он решил, что пора хоть что-то сказать, и пробормотал, глядя в чашку:

— Пришлось изворачиваться… Я совершенно не ожидал этого… Не мог предвидеть, что он подозревает…

Ложечку он отложил, но к кофе не прикоснулся и, вертя чашку в похолодевших руках, размышлял, что еще можно сделать сейчас. Подняв глаза, он увидел, что она сидит совершенно оцепеневшая и вся дрожит, будто не в силах справиться с охватившим ее напряжением. Он мягко положит ладонь на ее обнаженную руку.

Она отдернула руку так резко, что у него из чашки выплеснулся кофе. И наконец заговорила, совсем тихо, словно в глубочайшем изнеможении, ее голос донесся откуда-то издалека:

— Так трусливо предать! Предать все прекрасное, что было! Тьфу, черт!

Он хотел оправдаться, объяснить ей, что сказал только самое необходимое, чтобы не выдать себя:

— Ведь я даже не знал, догадывается он о чем-нибудь или нет. Я подумал: а вдруг это ловушка, и постарался обойти ее. Извини, если что не так, прости меня! — И добавил: — Конечно, я виноват.

Она не перебивала его, а скорее всего, просто не слушала. И когда опять заговорила, голос ее был по-прежнему очень тихим, проникнутым глубокой грустью, однако твердым, словно сталь в вате:

— Попытка с негодными средствами. Вот как?! А для меня это было другое. Вот так!

И только сейчас он понял. Но она уже поднялась и, не попрощавшись, направилась к выходу. Под ее ногами хрустел гравий, и этот хруст отозвался у него в глубине сердца, да и потом отзывался при каждой мысли о ней, при воспоминаниях, которые скребли его словно ногтями, бередя неутолимую тоску по ней. Он ясно понял, что в том кратком разговоре с ее ни о чем не подозревающим мужем его ложь нечаянно оказалась правдой.

В кафе было сухо и тепло, мягкими волнами накатывалась приглушенная музыка. Было светло, однако свет не резал глаза. Сковали туда-сюда официанты, деловито, но без спешки и суеты. Только начинало смеркаться, а уютные лампы в нишах вдоль стен и на четырехугольных колоннах уже горели, и в тот момент, когда они вошли, вспыхнули и большие хрустальные люстры, свисавшие с потолка на длинных красных шнурах. Кругом зеркала, диваны в нишах мерцают темно-красной обивкой. Сидеть на этих полукруглых скамеечках-диванах одно удовольствие — мягко и удобно.

Они выбрали нишу неподалеку от огромного окна и теперь смотрели на улицу. Светофора на перекрестке отсюда не видно, видно только, как машины сперва останавливаются, потом, постояв некоторое время, дружно трогаются с места, а чуть позднее появляются машины на встречной полосе, набирая ход по сигналу все того же светофора; а еще время от времени медленно проплывают высокие желтые вагоны трамвая, и раскрываются двери, и люди протискиваются на площадку; а еще видно пешеходов, что темной густой массой скапливаются на краю тротуара, а потом, как по команде, идут дальше. Улица, машины, люди — все было мокрым от снега, который падал крупными хлопьями, то ровно, то кружась, и тут же начинал таять, и по огромному оконному стеклу ползли мокрые разводы, в которых улица расплывалась и все на ней — люди, предметы, огни — теряло очертания. Им было хорошо здесь, казалось, в этом уютном кафе они навсегда укрыты от жизненных тягот и передряг. И она сказала:

— Все-таки жизнь совсем другая, когда есть деньги.

Подошел официант и разложил на сиденье рядом с ними меню — несколько тетрадок в солидных коричневых папках. Она сказала спутнику:

— Мне хочется что-нибудь такое, что пьют через соломинку.

Спутник ее посмотрел на официанта, и тот назвал на выбор несколько напитков. Все эти названия она слышала впервые и потому снова спросила своего кавалера: