Хелен Макдональд: «Я» значит «Ястреб»

В папиных тетрадях много кропотливых записей о вещах мне неизвестных. Но теперь я понимаю, зачем они были нужны. В них он хотел упорядочить запредельное. Это дневник наблюдателя. Рассуждая со мной о терпении, отец подразумевал всю магию ожидания, когда не можешь отвести глаз от движения в небе.

Поставив тетрадь на место, я вижу, что между следующими двумя тетрадями торчит кусок коричневой картонки. Заинтересовавшись, достаю ее. С одной стороны картонка не очень аккуратно обрезана. Там ничего не написано. Я переворачиваю ее, и мое сердце замирает. С другой стороны приклеен прозрачным скотчем серебристый дверной ключ и под ним написано карандашом:

«Ключ от квартиры.

Целую. Папа».

В прошлом году отец прислал мне ключ, чтобы в его отсутствие я могла пользоваться его лондонской квартирой, но я ключ, естественно, потеряла.

«Моя дочь – рассеянный профессор, – сказал он со вздохом. – Ладно, закажу еще один».

Я решила, что он ключ так и не заказал, а потом и думать о нем забыла. Не понимаю, почему он оказался именно здесь. Я перечитываю слова, написанные папиной рукой, и представляю, как он их пишет. Вспоминаю, как отец держал в своей руке мою маленькую ладошку, пока другой я гладила гигантские камни Стоунхенджа. Тогда я была очень маленькой, загородок еще не поставили, и между камнями разрешалось ходить совершенно свободно. Разглядывая валун снизу вверх, я приняла его за подобие двери, но рядом не заметила никаких стен.

– Папа, это дом? – спросила я.

– Никто не знает, – ответил он. – Но это очень, очень древнее сооружение.

Я держала картонку, водила пальцами по отрезанному ножницами краю и впервые поняла, какого размера мое горе. Я прямо-таки ощущала его огромность. Странное чувство. Словно у меня на руках лежала гора. «Надо быть терпеливой», – говорил он. Если очень хочешь что-то увидеть, надо просто набраться терпения и ждать. Я ждала, но терпения мне не хватало. Впрочем, время шло своим чередом и незаметно творило чудеса. Сейчас я держала картонку, щупала ее края и чувствовала, что мое горе превратилось во что-то иное. Оно просто превратилось в любовь.

«Я тоже тебя целую, папа», – прошептала я, засунув картонку назад на книжную полку.

Мэнди открывает дверь, смотрит на меня, и я читаю ужас в ее глазах – отражение моего собственного.

– Что с тобой, Хелен?!

– Мэйбл, – шепчу я.

– Потерялась?!

– Нет! – качаю я головой. – Она в машине… – Потом забрасываю ее просьбами: – Помоги мне, Мэнди! Я палец поранила. Можно от тебя позвонить? Сигарета есть?

Спасибо Мэнди за все! Я падаю на стул на кухне. У меня болят колени. Исколоты ежевикой? Кто их знает… Из большого пальца все еще идет кровь. Мэнди дает мне йод, залепляет рану стерильной пластырной повязкой и бинтует палец. Варит кофе и кладет на стол передо мной пачку табака и сигаретную бумагу. Потом ждет, пока я звоню в колледж, где сейчас должна вести занятие, и сбивчиво извиняюсь. После этого я рассказываю ей свою печальную повесть.

Уже с неделю я замечала очевидные приметы. Зима уступала место весне. В саду жужжала муха. На лужайке вылезли бледно-лиловые крокусы. Из-за стены колледжа «Сент-Джонс» полетели лепестки зацветающей вишни. А однажды вечером на прошлой неделе со всех двускатных крыш и готических шпилей города взмыла в темнеющее небо щебечущая ватага черных дроздов. Весна стояла на пороге. Обычно я радуюсь удивительному голубоватому оттенку воздуха и удлиняющимся дням. Но весна – конец сезона охоты с Мэйбл. Птице предстоит линька в вольере, и я не увижу ее несколько месяцев. Невозможно даже думать об этом. Я и не думала – отворачиваясь от мух и цветов. Поэтому-то все и произошло. Наверное, весна что-то всколыхнула в хищном сердце Мэйбл.

Сегодня я выкроила час на охоту. Днем у меня в городе частные уроки, но я знала, что успею. Вот я и решила отправиться с Мэйбл на старое поле, где водятся кролики. «Добудем кролика, – думала я, – отвезу ее домой, возьму учебники и помчусь на уроки». Казалось, ничто не предвещало несчастья.

На самом деле, несчастье предвещало все.

Без особого энтузиазма Мэйбл пытается изловить кролика, взлетает на живую изгородь и сидит, озираясь по сторонам. Я ее зову, но она подлетает не сразу. Это уже говорит о многом, но я на все закрываю глаза. «Еще один разок!» – обещаю я себе. Но Мэйбл просто наслаждается солнцем, греющим ей спину, и тонкими струйками теплого воздуха, поднимающимися в спокойное сизое небо. Она вроде бы кидается за другим кроликом, но потом решает с ним не возиться, а летит дальше прочь от меня и садится на высокий каштан. Внезапно я осознаю, что больше ее не интересую. Ругаю себя на чем свет стоит. Ведь после постигшей меня здесь же неудачи я поклялась, что буду осторожнее. Каштаны растут над дорогой. По ней в раздражающей близости ездят тракторы, грузовики и прочие машины, и Мэйбл здесь не нравится. Она перелетает через дорогу туда, где вдоль посыпанных гравием дорожек посажены другие деревья. Я иду за ней. Кругом шныряют кролики и торчат таблички «Частная территория. Проход воспрещен». Мэйбл не обращает внимания ни на таблички, ни на меня. Она уселась на дерево на высоте добрых восьми метров над землей и оглядывает окрестности. Я машу перчаткой и свищу, но все бесполезно. Распушив перья на брюхе, она потряхивает хвостом на манер любого счастливого и довольного тетеревятника. Но с ветки ее не достать, время идет, и трясущийся хвост Мэйбл меня сейчас не умиляет. До меня доходит, что я не взяла с собой телефон, забыла дома сигареты, а радиопеленгатор остался в машине.