Валерий Хайрюзов - Точка возврата

Страшная, я вам скажу, посадка, на ощупь. Куда садиться — не видно. Командир мой, как раньше говорили, летчик милостью божьей. Звук двигателей странный, неземной какой-то. Только потом сообразили: от мороза он такой. По-быстрому выгрузили снаряжение, высадили людей — и самолет улетел обратно в Киренск. Мы потом к гудаевскому самолету пять суток добирались. Код разработали на всякий случай, вдруг что понадобится. Так мы только спирт просили. Ползем по тайге, а нам сверху путь указывают. Чуть в сторону отвернем, так командир что придумал: сажи набрал в коробки, и если мы не на ту речку свернем, так самолет снижается, и бортмеханик поперек реки сажу высыпает. Добрались мы до самолета, а на приборной доске записка: «Потеряли ориентировку, просидели трое суток. Мороз усиливается. Уходим вниз по реке». И еще: Гудаев написал адрес своей девушки в Минске, а Боря просил написать матери.

Их нашли в пятнадцати километрах, замерзших. Эвенк-проводник по следам рассказал все, что с ними произошло.

В первый же день они попали в наледь. Летчик промочил унты. Ночью по неосторожности сжег их на костре. Тогда Гудаев надел на ноги малицы, шел в них, обморозил ноги. Остановились теперь уже окончательно, развели костер. Идти дальше было невозможно, снег по пояс. Так просидели еще несколько дней. Продукты у них были. Потом Макаров решил все-таки идти, искать людей. Летчик отдал ему свою меховую куртку, они переоделись. Боря отошел метров пятьдесят, летчик не выдержал, заплакал. Тогда Макаров сорвал шапку с головы, бросил ее на снег: «Пропадать, так вместе». Вернулся к Гудаеву, лег рядом, укрылись они одной курткой. Так и замерзли. На щеке у командира остались замерзшие слезы, маленькие такие льдинки.

— А я после тех поисков в больницу попал, — вздохнул Малышев. — На ноге мне два пальца отняли. Через некоторое время ребята на бортмехаников поехали учиться. А мне инвалидность дали. Вот такие пироги. А уехать отсюда уже не мог. Прикипел, — Малышев глухо, вполсилы покашлял, жадно затянулся.

— А еще похожий был случай в геологической партии, — откашлявшись, продолжил он. — В сорок девятом это, кажется, было. Когда летчик на По-2 зимой повез в Киренск бухгалтершу. Красавица была. Малышев покосился в сторону кухни, где жена мыла посуду. Говорят, она его любовницей была. Взлетели и потерялись. Через месяц он вышел из тайги. На ногах у него вместо унтов были рукава от ее цигейковой шубы. Стали расспрашивать, где она, а он в слезы. Оказалось, съел он ее. Вот такие были здесь случаи.

— Какая дикость! — воскликнул я. — Даже не верится.

— А знаешь, сколько вдоль Лены лежит самолетов? Еще со времен войны. Вся трасса ими усеяна, до сих пор находят. Одни гибли по глупости, другие — спасая людей, — сказал Меделян.

— А знаете, на чем погорел Гудаев? — вернул разговор Малышев. — Когда они попали в пургу, он продолжал лететь вперед. Выскочили на реку. Ему, по всей вероятности, сильно запал рассказ начальника партии, и Гудаев подумал, что его тоже снесло на Вилюй.

Он дошел, как он считал, до устья Чоны и полетел на юг. Пролетев километров восемьдесят, сел, заправился и после взлета взял курс на Ербогачен. А на самом деле снесло его в другую сторону, выскочил он не на Чону, а на Илимпию. Эти реки как две капли похожи. И поворачивают в одну сторону. Только Чона впадает в Вилюй, а Илимпия — в Нижнюю Тунгуску. Он-то думал, летит в Ербогачен, а на самом деле летел от него. А могли бы спастись, если бы Боря не вернулся. За первым же поворотом на берегу стояло охотничье зимовье, там были дрова, печь, продукты. Вполне могли бы перезимовать.

— Кукушка прокуковала десять раз, мы молча переглянулись, время пролетело незаметно. Нужно было возвращаться в гостиницу.

— Нам пора домой, — сказал я и посмотрел на вешалку, где висели наши летные фуражки.

— Оставайся, — поймал мой взгляд Малышев, — чего по грязи топать. Таня вам постелит. Места хватит всем. А я через полчасика пойду, цилиндры привезли, думаю, за пару часов управлюсь.

— Да мы вместе сходим, — сказал Меделян. — Двоем-то оно сподручнее. А ты действительно ложись.

Мне не хочется идти в сырую, переполненную гостиницу, и я соглашаюсь. Хозяйка стелет мне в боковой комнате, Малышев, помогая, достает из комода чистое белье. Я смотрю на изрытое морщинами лицо Малышева, и мне покойно и хорошо. Так раньше бывало в детстве, когда дела сделаны, все собрались за столом, завтра воскресенье и не надо идти в школу.

— Если аэропорт не откроется, можно по ягоды махнуть на моторке, — сказал Малышев. — Тут недалеко, вверх по Киренге. Сейчас самая черника. Позавчера я за полдня два ведра набрал. Таня, а Таня, — вдруг соскочил он, — дай тарелку.