Юрий Поляков - По ту сторону вдохновения (сборник)

М и х а и л. Маша, ты дома?

М а ш а. Да, я дома…»

Оказалось, сценарий, как бы это точней выразиться… набалтывают. Да-да, набалтывают, наговаривают, наборматывают… Первый этап сочинения – это бесконечные разговоры обо всем на свете, не имеющем никакого отношения к сценарию. Это сооружение каких-то словесных химер, конструирование завиральных космогоний и разгадывание смыслов бытия. Это бесконечные рассказы, истории и байки, правдивые и выдуманные. Это поведанные в приливе нетрезвой откровенности тайны личной жизни, истории трагических Любовей или легких побед над знаменитыми актрисами, перепившими на фуршете до буйной интимной неразборчивости. Это бесконечная игра в слова, каламбуры, это политические дебаты такой ярости, когда хочется забить супостата-соавтора комнатными тапочками. Это страстные споры о превратностях русской истории и русской судьбы, о еврейской загадке, которую тщетно пытаются разрешить – каждый со своего конца – юдофилы и антисемиты. Это анекдоты, дурацкие розыгрыши, приколы и снова сущностные метания мысли, застольная метафизика, опять – разговоры о странностях любви. Не понимаю, как из этой говорильни, из этого разнотемья, напоминающего ирландское рагу, сначала зыбко вырисовывается, а потом обретает вполне зримые формы сам сценарий, ради чего, собственно, и сошлись заинтересованные стороны. Но он является на свет. И тогда мэтр, вздохнув, говорит: «Ну, теперь надо записывать…»

Именно так с покойным Петей Карякиным сочиняли мы киноверсию «ЧП районного масштаба». То же самое повторилось с Владимиром Меньшовым: с ним мы придумывали семейную драму под условным названием «Зависть богов». Не получилось. Вся энергия ушла в споры о судьбах России, а их вести на сухую не принято. В результате мы ушли в роскошный творческий запой, настолько бурный, что наши жены посоветовались и, нагрянув, изъяли нас из Матвеевского. Тем и кончилось. К одноименному фильму, впоследствии снятому им по сценарию Мареевой, та наша история не имеет никакого отношения, за исключением, пожалуй, названия, полюбившегося режиссеру-оскароносцу. А тот нереализованный сюжет я много лет спустя использовал в мелодраме «Как боги», идущей ныне во многих театрах.

Нечто подобное происходило, когда со Станиславом Говорухиным мы трудились над «Ворошиловским стрелком», снятым, кстати, по мотивам повести Виктора Пронина «Женщина по средам». И всякий раз повторялось одно и то же: полет мысли, феерические озарения, изысканное буйство человеческого общения. Когда же текст, наконец, ложился на бумагу, головокружительное марево словопрений рассеивалось, как табачный дым в комнате уснувших картежников, и мне становилось до слез обидно, что никто и никогда не узнает, из какой восхитительной пены умнейших мыслей, тонких наблюдений, удивительных историй, острых шуток, рискованных каламбуров, отчаянных откровений рождаются скупые строчки сценария:

«М и х а и л. А я думал, ты ушла.

М а ш а. Нет, я осталась…»

И тогда я задумал повесть о том, как режиссер и литератор пишут сценарий, спорят, ссорятся, сочиняют и отметают варианты сюжета, выдумывают судьбы персонажей, распоряжаются их страстями, жизнями и смертями. Мне захотелось погрузить читателя в удивительную атмосферу словесных миров, недолговечных, как бабочки-поденки. Захваченный этой идеей, я набросал первые страниц сорок: звонок режиссера, встречу героев, их поездку в Ипокренино, первые разговоры и истории, рассказанные друг другу… И тут снова моя влюбленность в замысел угасла, не перейдя в долгосрочные брачные отношения. Я решительно не знал, что дальше… Странного режиссера в берете с петушиным пером сначала звали Стратоновым, и у меня возникло ощущение, что впоследствии он окажется чертом. Уловили отзвук ненаписанного мистического сочинения? Кто ж мог предположить, что из него выйдет Жарынин – мой любимец, один из тех буйных талантливых неудачников, которые так часто встречаются среди русских людей, запропавших в искусстве, где хватка и сцепка значат больше, чем дар. А вот писатель сразу стал Кокотовым – эту редкую фамилию я позаимствовал у одной молодой сотрудницы «Литературной газеты», куда я как раз в 2001-м пришел главным редактором. В Андрее Львовиче, кстати, есть немало от меня самого, точнее, от той части моей натуры, которая мне, честно говоря, не очень-то нравится.

Но работа, как я уже сказал, застопорилась. Сначала из-за того, что надо было вытаскивать из финансово-творческого кризиса «Литературку», а потом я с размаху взялся за «Грибного царя». История современного Фомы Гордеева, сильного русского человека, добивающегося капиталистического успеха ценой душевного краха и нравственного распада, казалась мне тогда архиважной. Кстати, сама идея огромного боровика, исполняющего желания, впервые мелькнула в голове Львова, бредущего по лесу. «Вот бы найти грибного царя, – думал он, – и вернуться в юность, в тот самый единственный июль – к Лике!» Так грибная тема перекочевала в мой новый роман, вышедший в 2004 году, почти не замеченный критикой, но зато не раз переизданный, переведенный на многие языки, инсценированный, экранизированный. Критики, на мой взгляд, вообще терпеть не могут самодостаточных писателей, предпочитая возить в колясках-рецензиях литературных инвалидов. Видимо, за этим жертвенным занятием они чувствуют себя нужней и значительней.