Юрий Поляков - По ту сторону вдохновения (сборник)

– Значит, они не хотят, чтобы ты влезал в это.

– Кто «они»?

– Не важно. С одной стороны, это хорошо: тебя там уважают. Вон Пелевину они все разрешают, знают, ничего опасного не напишет. Штукарь. С другой стороны, это плохо. Не послушаешься – накажут.

– А что делать?

– Ждать, когда разрешат.

– А как я узнаю?

– Сам поймешь.

Но вернемся в 1993 год. После ехидного политического памфлета «Демгородок», вышедшего в журнале «Смена» в те дни, когда дымился расстрелянный парламент, мне захотелось сочинить что-то нежное, зыбкое, печальное. Тут-то и всплыл в памяти старый пионерский замысел. Я сел и написал, наверное, страниц двадцать на машинке. Начиная с «Козленка в молоке», я уже работал только на компьютере. Кстати, не верьте, если вас станут убеждать, будто проза, написанная от руки, обладает некой особой ювелирной энергетикой. Чушь! И проза, и стихи, и публицистика пишутся умом и сердцем, а с помощью какого приспособления – стила, гусиного пера, «Ундервуда» или ноутбука – зафиксировано сочиненное вами, не имеет никакого значения. Эпос о Гильгамеше, к примеру, выдавлен на глиняных табличках. И что же?

Новый «Гипсовый трубач» сильно отличался от прежнего, «перестроечного». Теперь постаревший и разочарованный в жизни Львов каждый год, таясь от жены, уезжал якобы по грибы туда, где был однажды счастлив, где случился его «солнечный удар», его безумная любовь к Лике. В ту пору вокруг Москвы таких заброшенных, разваливавшихся пионерских лагерей встречалось великое множество. Шоковые реформы и жульническая приватизация обернулись крахом и закрытием многих предприятий, прежде всего оборонных, а именно они в первую голову строили и содержали загородные детские учреждения. Новые хозяева, получившие заводы почти даром, первым делом сбрасывали «социалку». И редкий пионерский лагерь наполнялся в те годы детскими голосами, ветшая и разворовываясь.

Я написал, как Львов просыпается, едет за город, собирает грибы, а потом идет на развалины своего утраченного счастья и грезит воспоминаниями, усевшись возле гипсового трубача – там он впервые поцеловал Лику. Оставалось сочинить историю их любви и объяснить причины непоправимой разлуки. Концовку, кстати, я уже придумал – как мне тогда казалось, роскошную, экзистенциальную! Навспоминавшись, нагоревавшись над своей единственной любовью, Львов с тяжелой корзиной шел к шоссе, садился в рейсовый автобус и отбывал на станцию. А через полчаса другим автобусом на ту же остановку приезжала немолодая усталая женщина, когда-то, наверное, очень красивая. Она тоже шла через лес к развалинам пионерского лагеря и тоже долго сидела, грустя, у подножья выщербленного непогодой гипсового трубача, когда-то юного, свежепобеленного. Да, это она, Лика, которая тоже каждый год приезжает сюда, на развалины своего не случившегося счастья. Все это происходит много лет подряд, но ни разу, к несчастью, они не встречаются. А может, к счастью… Такая уж странная штука жизнь!

Но «Гипсовый трубач» в тот раз у меня снова не пошел. Не помню уж и почему. Трудно сказать. Вообще, я давно заметил, отношения автора с начатым сочинением напоминают чем-то роман с женщиной. Еще вчера тебя нежно лихорадило от назначенной встречи и ты чуть не плакал, если свидание отменялось. Еще вчера ты ложился спать со сладостной мыслью о том, что пишешь главную книгу своей жизни, что утром снова сядешь за стол и повлечешь сюжет дальше – сквозь сказочный лес творческого воображения. Потом вдруг ни с того ни с сего страсть к вожделенной особе превращается в навязчивую рутину, от которой надо как-то поскорей избавиться, а начатая повесть кажется бессмысленной, банальной затеей, не стоящей усилий. И рукопись убирается в дальний ящик стола. Чтобы закончить вещь, с ней надо вступить не в романтические, а как бы в брачные отношения, когда каждый день ты вновь и вновь видишь рядом с собой одну и ту же, давно уже не воспламеняющую подругу, да еще без макияжа. А куда деваться – жена! Только так пишутся большие книги…

Итак, не вступив с «Гипсовым трубачом» в «брачные отношения», я увлекся другими сюжетами. Сочинил сначала «Козленка в молоке», потом «Небо падших», затем «Замыслил я побег…». Одновременно, где-то в конце 1990-х, у меня возник новый небывалый замысел. Я уже рассказывал, как поехал в Матвеевское работать с Габриловичем и Эйдлиным. С самого начала меня поразила одна вещь. Я раньше думал, что сценарии пишут в одиночестве, просто садятся за стол и отстукивают на машинке: «Вечер. Квартира. Неубранная постель. Входит Михаил.