Владимир Чугунов - Буря

— А тремя?

— Верю, надеюсь, люблю.

— Никогда бы не подумал.

— Ну иди… — и, мило улыбнувшись, погрозила пальчиком: — Смотри не дерись больше…

Конечно, не драка с Глебом была причиной моей печали, а его слова. Какое, оказывается, сильное действие могут производить слова, как они могут ранить сердце, смутить душу! И Елена Сергеевна — вроде та и не та. А вдруг это правда? И тогда, что будет с мамой, с нами? Мне даже трудно было представить, что было бы с мамой. Она всю жизнь так была уверена в отце. А я? Но что — я? Что — я, когда мир вокруг, мир во мне затягивало жутью? Когда одна только мысль «об этом» наводила на меня непроходимый мрак? И я уже знал, что не успокоюсь до тех пор, пока своими глазами не утвержусь в обратном.

У Паниных меня уже не ждали. Окончательно и бесповоротно примирённый со всем миром, Леонид Андреевич встретил меня пьяным возгласом:

— Штрафную! Васильна, всклень, всклень наливай!

— Думаешь все, как ты, алкаши? Только о том и мечтают, как бы напиться? — заступилась за меня Ольга Васильевна.

Стол ломился от яств. Я протянул имениннице букет и аккуратно завёрнутый свёрток, шепнув: «Потом развернёшь». Маша приняла подарки и посмотрела на меня таким счастливым взглядом, что я чуть не взвыл от досады. Как было бы сейчас хорошо — два счастливых человека рядом? И я решил потопить досаду в вине. Ольга Васильевна, Люба, Вера, Mania ахнули от удивления, когда я, поздравив именинницу, махнул стограммовый, всё же налитый всклень главой семейства, стакан водки.

— А я что говорил? Мужик! — поддержал Леонид Андреевич. — А то цедят, ей-Богу, как дети малые. Берите пример!

— А ты и рад человека напоить?

— Не рад, а сочувствую. Не видишь, на нём же лица нет?

— Это ты, видно, с пьяных глаз не видишь. Куда же оно, по-твоему, делось, лицо-то?

— Сейчас спросим. Что случилось, Никит? Почему опоздал?

Чувствуя, как меня разбирает хмель, я махнул рукой и чуть не расплакался, как младенец. Все сразу насторожились.

— Да что, в самом деле, стряслось? — спросила Ольга Васильевна.

Я сел на край дивана, к которому был приставлен стол, и закрыл лицо руками. Все тут же ко мне подошли.

— Опять «фантомасы»? — спросила Люба.

Не отнимая рук, я отрицательно покачал головой. Ну что за дурь? Взять и на виду у всех расплакаться, как малое дитя! Ещё не хватало всем праздник испортить! И, встряхнувшись, я объявил, правда, не вполне владеющим языком:

— Всё! Ни слова больше! Маш, прости! Простите! Ольга Васильна, всё! Ур-ра!

И я попытался изобразить восторг.

— А у самого слёзы бегут.

— Это от счастья! Если б вы знали, как я вас всех люблю!

— Что, достиг своего? — набросилась на Леонида Андреевича Ольга Васильевна.

— Стоп! Никаких ссор в этот прекрасный день! Повторяю, — я быстро отер ладонями слёзы, — это от счастья!

— Закусил бы… А то ещё упадёшь от счастья-то.

— После первой не закусываю! — расхрабрился я.

Но на меня сразу навалились всей гурьбой:

— Это тебе не в кино, — возразила Ольга Васильевна, имея в виду фильм «Судьба человека». — Не закусывает, видишь ли, он! Девчонки, кормите его. Мяса, мяса побольше. И сливочного масла намажьте на кусок, да пожирней.

— Какое масло? Я же сказал, после первой не закусываю. Наливайте вторую! Всклень!

— Пр-равильно! — подхватил Леонид Андреевич. — Мы русские! Мы после первой не закусываем!

И потянулся было за бутылкой, но Ольга Васильевна осадила его:

— Да хоть совсем не ешь! Учитель выискался! Чему парня учишь?

— Муж-жэству!

— Наклюкался, да? Тьфу! Глядеть противно! Не слушай его, Никит, — не Римский Папа, — ешь!

— После первой? Да ни за что! — упёрся я.

— Никит, закуси, а? — только и сказала Mania.

И я сразу потерпел поражение.

— Приказ начальника — закон для подчиненного.

— Кого слушаешь? Да она всю жизнь теперь будет тобой командовать, как моя! Эх, пропал мужик! — огорчённо вздохнул Леонид Андреевич.

— А ты думаешь, он, как ты, всю жизнь пить будет? — возразила Ольга Васильевна. — Не слушай его, Никит, ешь.

И я ел. Особенно мне понравилось, что Mania будет командовать мною всю жизнь. Не возразила же, не сказала: «А с чего вы взяли, что я за него замуж выйду?» — а, скромно потупив очи, промолчала. А молчание, как известно, знак согласия. Короче, я блаженствовал. Блаженство сопровождалось плывущими перед глазами горшками цветов, окнами, дверями, лицами, невнятным разговором и закончилось блаженством окончательным — без образов и звуков.