Даина Чавиано - Остров бесконечной любви

Роса застала доктора на пороге его жилища и с тоской вспомнила фигуру мамби , который тоже любил посидеть на пороге в ожидании Тигренка, всегда готового послушать очередную историю о временах, когда мужчины доблестно сражались, чтобы сделать мир более справедливым… Теперь старик умер, а Тигренок томится в тюрьме.

Двадцать лет. Вот каков был приговор трибунала за связь с группировкой, организующей антиправительственный саботаж. Ей столько не прожить. Росу утешала только мысль, что есть еще Амалия. Приятно было знать, что в сердце сына она занимает второе место, уступая этой женщине, которая смотрит на мир его глазами.

Роса поздоровалась с доктором и протянула ему ужин. Лорето выглядел древним стариком; дрожание рук и алчность, с которой он поглощал суп, усиливали впечатление дряхлости. На запах прибежал уличный пес, но доктор пинком отогнал его прочь.

Роса отвела глаза, не в силах выносить этого зрелища. Что же ожидает ее, одинокую, почти без средств к существованию, кроме мизерной пенсии?

Женщина вернулась домой, закрыла дверь и погасила единственную лампочку на кухне, но темно не стало. В углу, в полумраке, стояла ее мать, прекрасная Лингао-фа с миндалевидными глазами и шелковой кожей.

– Куй-фа. – Покойница протянула к ней руки.

– Ма , – ответила она на языке своего детства и обняла красавицу.

– Я пришла составить тебя компанию, – по-китайски прошептала Лингао-фа, и слова эти прозвучали сладкой музыкой.

– Знаю. Я чувствую себя такой одинокой.

В объятиях призрака Роса ловила аромат детства – материнский запах напоминал ей сразу о многом. Потом старушка разомкнула руки и пошла к себе в комнату. На пороге она обернулась:

– Ты останешься со мной?

– Навсегда.

Роса встала на кровать, которую раньше делила с Сиу Мэндом, и подхватила конец веревки, которую заранее укрепила на самой высокой балке. Скоро она встретится с мужем, с дядюшкой Вэном, с мамби Юаном, с Мэй Лэй… И станет жить вместе с ними, говорить на родном языке и питаться лунными пирожками. Ей было жаль только доктора Лорето, такого худого и такого усталого, – он никогда больше не получит свою вечернюю тарелку супа.

Амалия взглянула на идущую рядом дочь с букетиком цветов. В этот День всех усопших они исполнят желание человека, уже семь лет сидящего в тюрьме. Они могли бы пойти на кладбище, но на последнем свидании Пабло просил отнести цветы к памятнику китайским мамби . Он считал, что это самое подходящее место, чтобы почтить его семью. Прадедушка Юан открывал список его мятежных предков. Его дело продолжил отец, Сиу Мэнд, который до самой смерти требовал вернуть то, что у него отобрали. И мать, Куй-фа, отказавшаяся от жизни в невыносимой тоске, заслуживала таких же почестей.

Ветер, сметавший листья и лепестки, принес с собой и знакомую музыку – детскую песенку, которой Амалия не слышала много лет:

Амалия огляделась по сторонам, но на улице никого не было. Подняла голову к небу, но увидела только облака. В этой веселой песенке описывается традиционный метод самоубийства, к которому прибегали рабы-китайцы, – прыгнуть вниз головой в колодец. Так ей рассказал Пабло, а он узнал от прадедушки.

Музыка лилась с неба целую минуту. Может быть, Амалия это придумала. Она посмотрела на дочку, подростка с вьющимися локонами, как у ее бабушки Мерседес, с розовой кожей, как у испанской прабабки, и с раскосыми глазами, как у ее китайской бабушки; но сейчас девушка была погружена в свои мысли. Она долго стояла перед надписью на памятнике; никто ей этого не говорил, но Исабель поняла, что никакая другая нация – из десятков, проживающих на острове, – не могла бы сказать о себе то, что было в этой фразе.

Мать тронула ее за локоть. Девушка очнулась от раздумий и возложила цветы к подножию колонны. Амалия вспомнила, что скоро еще одна годовщина – смерти Риты. Она никогда не забудет эту дату, потому что на самых многолюдных поминках в истории Кубы – или Чибаса провожало больше народу? – она встретилась с Дельфиной.

– Этот день, 17 апреля, будет не единственной трагической датой в нашей истории, – пообещала ясновидящая. – В другом году он будет страшнее.

– Не верю, – всхлипнула Амалия, не в силах представить ничего более страшного, чем сегодняшняя трагедия.