Константин Арама - Ашкелонские хроники. 2010 – 2014 (сборник)

Делать нечего. Просто так оставить велосипед было нельзя, поскольку если его не украдут, то за сутки всё равно набежит штраф в 1500 шекелей, а если украдут, воспользовавшись моей рассеянностью, то штраф будет в 3500–4000 шекелей.

Я в панике начал дёргаться и, как никогда в жизни, жаждал следующей остановки в городе Лод. Мне не терпелось доехать обратно до Тель-Авива. Я так волновался, что пошёл на выход и готов был стоять в тамбуре, как вдруг увидел, что сосед по вагону показывает мне знаками, что я забыл рюкзак. Даааа, действительно забыл, и, мысленно поругав себя за то, что я сначала плохо подумал об этом добром человеке, забрал рюкзак и удумал сделать ещё одну глупость. Стоя в тамбуре, я размышлял о том, что надо купить билет из Лода до Тель-Авива, и сделать это быстро. Но тут здравый смысл ко мне вернулся.

Если, допустим, мне нужно сойти на станции раньше, чем та, куда я еду, я могу спокойно это сделать и по этому билету вернуться назад, да и вообще ездить сколько угодно между Ашкелоном и Тель-Авивом в течение дня: билет действителен, пока я не прошёл через турникет.

В общем, я вернулся и заблокировал свой велосипед. Слава Богу, он был на месте. Купил билет на поезд и поехал домой, на всякий случай сделав звонок в службу поддержки аренды велосипедов.

Теперь еду домой, смотрю в окошко, заедаю стресс чипсами и запиваю колой, параллельно думая о том, что все мои усилия по соблюдению диеты сегодня пошли прахом, так как в этой маленькой бутылочке, наверное, недельная норма сахара.

Устав от бесконечных кодов и алгоритмов, выхожу из офиса и, перейдя дорогу, оказываюсь на набережной Тель-Авива. Всего несколько шагов – и нет ни дороги, ни автомобилей, ни офиса… всё осталось там, за спиной. Конечно же достаточно повернуть голову, чтобы вернуть всё обратно, но в сознании это всё не более чем условное обозначение некоторой другой реальности, которая на данный момент куда менее значительна, чем голубь, снующий у меня под ногами, который, осмелев, запрыгнул на скамейку ротонды в поисках крошек и семечек…

Передо мной море и, как обычно, ветрено. На пляже девушка с коляской, а рядом, очевидно, её супруг, подкидывающий малыша. Из-за ветра и шума волн не слышно ни смеха малыша, ни лая собаки, с которой играет другой отдыхающий недалеко от молодой пары. Впрочем, собака, скорее всего, не лает. С чего бы ей гавкать? Ну разве что от удовольствия.

Купающихся нет. Холодновато для израильтян купаться в третьей декаде апреля.

Люди идут вдоль набережной. Кто-то занимается спортом. Кто-то, так же как и я, смотрит на море и волны. Кто-то просто прогуливается. Тут хорошо.

Очевидно, хорошо не только людям. Обнаглевший голубь (уже другой, не тот, что раньше), совершенно меня игнорируя, хорохорится, чтобы произвести впечатление на голубку, которая кокетливо уворачивается от настойчивого ухажёра.

Вот такая моя набережная Тель-Авива.

У меня появился новый друг. Мы познакомились с ним возле детского садика, куда я вожу дочь. Он каждое утро отдыхает под манговым кустом и философски отчуждённо созерцает папаш и мамаш, ведущих детвору в детский сад. Разумеется, у него есть свои дела и заботы, но его утро всегда одинаковое.

Сначала я относился к нему с недоверием, не более чем вежливое «здрасте» меня вполне устраивало и его, видимо, тоже. Однако теперь я уже жду его, когда иду с ребёнком и думаю, встречу ли я сегодня Коби (Люба, хозяйка детского сада, сказала, что это его имя) или нет.

По-настоящему я проникся к нему уважением, когда он защитил нас от огромного белого пса, который кинулся на нас несколько дней назад. Я понял, что Коби не только философ, но у него ещё и благородное сердце.

У меня новый друг. Завтра понесу ему что-то вкусненькое.

Глубокая ночь на улице, и мне, вопреки обыкновению, не спится. Думаю об отце.

Мой папа уже совсем старенький. Я не видел его почти пять лет. Когда я уезжал из России, он был относительно бодрым старичком, а сейчас, по словам близких, совсем уже не тот. Годы берут своё.

В детстве нас с братом родители время от времени оставляли ночевать то у родных, когда мы гостили в Казахстане, то в детском саду, где была такая возможность. Для меня это было испытанием: сколько себя помню, почему-то всегда хотел домой к папе.

Теперь, спустя почти тридцать лет, ко мне вновь вернулось, казалось бы, забытое детское чувство. Вернулось, и с каждым разом всё сильнее и сильнее ощущается та детская трагичность непереносимого одиночества.