Всеволод Бернштейн - Базельский мир

— Комин говорил тебе, что собирается еще с кем-то встречаться?

— Когда?

— Вообще, когда угодно. На этой неделе, на следующей…

— Он говорил, что собирается ехать в Ла-Шо-де-Фон, к каким-то часовщикам, как раз по поводу выставки.

— Когда?

— Вроде в следующую среду.

— Просил тебя поехать с ним?

— Да.

— А ты?

— Я отказался.

— Почему?

— Я не могу. У меня полно работы. Как раз в среду очень серьезный клиент.

— Что за часы?

— Что?

— Что за часы ты собираешься втюхать этому клиенту, Володя? Какая марка?

— «Бреге», — соврал я. Никакого клиента на среду у меня не было.

— Цена вопроса?

— Двадцатка, — выпалил я, не задумываясь.

— Хм, молодец, — похвалил меня Лещенко. — Значит, так. В понедельник, после обеда, к тебе приедет от меня человек. Он возьмет часы за двадцатку, чтобы бизнес твой не страдал. Своего клиента перенеси на другой день, в среду езжай с Коминым, а в четверг жду от тебя звонка. Всё! Бывай здоров, до связи!

— Подожди, так не пойдет! — крикнул я, но в трубке уже звучали короткие гудки.

Я набрал тут же номер посольства.

— Лещенко нет на месте, — ответила секретарша.

Человек от Лещенко назвался Николаем. Он был ростом под два метра и одет в черный костюм, туго стягивающий торс. Шея в обычном анатомическом понимании у него отсутствовала, стриженный бобриком затылок расширялся за ушами и переходил в плечи, раздольные, как палуба авианосца. Когда мы вошли в бутик «Байер», Николай проигнорировал приветствия субтильных менеджеров, лишь ответил на короткий кивок охранника Поля, малого точно таких же пропорций.

Усаживаясь, Николай попробовал на прочность стул, молча отказался от предложенного кофе и застыл, покойно уложив на полированной поверхности стола свои кулачищи.

Старший менеджер Штольц внес в зал поднос с часами и поставил его на стол перед Николаем.

— Вуаля!

Богато вылепленные надбровные дуги Николая остались неподвижными, лишь стул под ним коротко скрипнул.

Чудный хронометр «бреге» мерцал розовым золотом совершенно впустую.

— Не желаете ли примерить? — многоопытный Штольц, привыкший ко всяким клиентам, не терял воодушевления. Он спросил по-немецки и по-английски.

Николай скосил взгляд в мою сторону.

— Примерите? — перевел я.

Из-под рукава рубашки Николая выглядывал рельефный кант сверхпрочных «касио джи-Шок», прикрывающих запястье, как латы легионера. Такие часы способны смягчить удар арматурой, а то и защитить от пули. А золотые «бреге», хоть их и упомянул разок сам Пушкин, в настоящем деле бесполезны.

— Великолепный выбор! Просто великолепный! — щебетал Штольц. — Знаете, у нас бывает много русских клиентов. Я многократно убеждался — русские любят все самое лучшее!

При этих словах я вздрогнул. Штольц уловил мое движение.

— Не правда ли, герр Завертаев? — он сделал изящный пасс руками, предлагая перевести его тонкое наблюдение на русский язык.

— Русские любят все самое лучшее, — повторил я и, не в силах сопротивляться ехидной причудливости мира, добавил: — Тут недалеко есть одно заведение. Там две новеньких бразильянки — огонь!

Николай посмотрел на меня без малейшего удивления, скрипнул стулом и произнес:

— Пусть оформляют.

— Ремешок может оказаться слишком коротким, — не унимался Штольц. — Или… — наконец осенило его, — вы покупаете эти часы в подарок?

— В подарок, — заверил я. — Оформляйте, пожалуйста.

Штольц радостно упорхнул и через минуту вернулся со счетом, зажатым между двух пальцев.

Николай достал из внутреннего кармана пиджака конверт с наличными, согласованно шевеля губами и натруженными боевыми искусствами пальцами, отсчитал требуемую сумму, сгреб со стола пакет с обновкой и двинул к выходу.

Попрощавшись, я услышал за спиной голос Штольца, который в поучительном тоне негромко сказал своему молодому ассистенту:

— Нет, чтобы там ни говорил наш друг Либетрау, а русские все-таки лучше, чем китайцы.

— Лучше! Гораздо лучше! — подобострастно поддакнул ассистент.

Переулки старого Цюриха — торжество неэвклидовой геометрии. Параллельные прямые здесь пересекаются за ближайшим углом, два правых поворота не равны развороту, а сам разворот не означает возвращения. Бродя по этим переулкам сто лет назад, Эйнштейн обнаружил, что пространство и время способны искривляться, и все на свете относительно. Все относительно. «Даже предательство!» — пытался успокоить я себя, кружа по узким мощеным ущельям. Я не предавал Комина, я пытался его спасти. Я вступил в игру из самых лучших побуждений, просто Лещенко меня переиграл. Он хитростью вытянул из меня информацию, потому что он опытный, это его работа. Он каждый день этим занимается, его этому учили. А я маленький человек, у меня семья, в первую очередь я должен думать о семье. О собственной семье, а не о какой-то там колонизации космоса.