Жанна Тевлина - Вранье

– Там Боря на стоянке ждет. Уже полтора часа.

Шура почувствовал неловкость:

– Да я сам волновался! Бардак какой-то…

– Давай не отставай!

Боря, муж Лиды, стоял у открытого багажника белого «нисана». Лида закричала:

– Ну, что ты сюда выехал?

– Да меня уже туранули оттуда! Давай, давай, садимся быстренько.

Когда выехали на дорогу, обстановка немного разрядилась. Лида обернулась с переднего сиденья:

– Ну, дай я на тебя гляну! – Покосилась на мужа: – А ты на дорогу смотри. Мало нам аварий. Насмотришься еще.

Шура вымученно улыбнулся. Он не хотел стать причиной семейной ссоры.

Боря спросил:

– Как доехал-то?

– Да нормально.

– Сколько денег дали?

И только теперь Шура вспомнил, что в аэропорту ему выдали целую пачку денег. Бумажки были разноцветные, веселенькие, как будто ненастоящие, что подтверждала та легкость, с которой их раздавали каждому прибывшему.

– Да я даже не считал.

Лида всплеснула руками:

– Ну, ты даешь! Значит, слушай сюда. Ты эти московские штучки брось, тут не Москва. Тут деньги считают. Иначе без штанов останешься. Ну-ка, доставай!

Шура начал судорожно выковыривать пачку из кармана. Деньги не вынимались. Он попытался привстать, стукнулся головой о потолок салона, нагнулся на правый бок, удачно ухватился за край, и пачка вылезла.

– Нет, ты посмотри, Борь! Во, пижон! Он деньги в кармане носит. У тебя что, кошелька нет?

Шура смущенно улыбнулся:

– Есть где-то…

Лида перехватила купюры и два раза пересчитала:

– Полторы.

– Чего?

– Тысячи. Чего.

Они с Борей начали о чем-то спорить, перебивая друг друга..

– Я тебе говорю, нам две дали. Сереня не считался.

– Ты мне будешь говорить?! Две на пару и пятьсот на ребенка. Я же помню!

– А я что не помню?!

– Я не знаю, что ты помнишь! Зарайским столько же дали. Мы еще говорили, что у них двое.

– В том-то и дело, что двое. На пятьсот больше.

Шура попытался вклиниться, но его не слышали, пока оба не остановились самостоятельно, как по команде.

Лида сказала:

– В общем, нормально, Шурик, тебе дали… Скоро, говорят, вообще ничего давать не будут. Главное, счет открывай в Леуми, понял? Только там. И не слушай всех этих уродов. Тебе тут такого наговорят.

– А где еще можно?

Лида разозлилась:

– Так, тебе есть разница, где еще можно?

– Нет.

– Ты хочешь нормально жить?

– Хочу.

– Значит, слушай, что тебе говорят.

– Я слушаю.

С Лидой они учились в одном классе, но никогда не дружили. Их мамы общались: пока учились в младших классах, просто здоровались, а к выпускному, когда остро встал вопрос поступления, как-то сблизились и попытались сблизить детей. Мотивация была отнюдь не романтическая: поступить нелегко, а их детям – вдвойне трудно. Они должны осознавать, что надо держаться друг друга. Шура не очень понимал, что будет, если держаться друг друга, однако больше его удивило мамино поведение, совсем нетипичное для нее. И удивило по двум причинам. Во-первых, в семье никогда не муссировался «еврейский вопрос» и его последствия, чего нельзя было сказать о Лидиной семье. Во-вторых, где МЭИ, а где педагогический, куда собиралась Лида. Почувствуйте разницу! Но оба поступили, что лишило их основной сцепки, и Лида пропала из его жизни на пятнадцать лет, пока он случайно не встретил ее в булочной около дома. Оказалось, что та давно живет на площади своего мужа, в другом конце Москвы. Лида изменилась не в лучшую сторону, что было вполне ожидаемо. Как женщину, Шура никогда ее не воспринимал. В то же время в ней исчезла неуверенность. Из стеснительной неуклюжей девочки она превратилась в громкоголосую женщину, которая знает, что почем в этой жизни, и может постоять за себя. С удовольствием рассказав о своем муже и малолетнем сыне, «который может все», она попросила Шурин телефон. Шура жил в той же квартире, с тем же телефоном, только прибавилась его семья.

– Да ты что? Как же можно с мамой жить? Этого же нельзя делать! Это ж каждый ребенок знает!

Шура развел руками: мол, не всегда получается как нужно.

– Куда ж твоя жена смотрит?

Шура рассмеялся:

– Не знаю. Налево, наверно.

Сам-то он понимал, что смотрят они в одну сторону и будут смотреть всегда, до самой смерти, но не рассказывать же о Марине какой-то посторонней бабе, которая к тому же и не слышит, что ей говорят.

– А что ты с работой думаешь?

Шура вздрогнул и вначале не понял, о чем его спрашивают.

– Трудно сказать. Говорят, моя специальность востребована.