Альберт Егазаров - Чайка

Так, через Кольку Чайка приобщилась к авиамоделированию. Некоторая неловкость, гостившая первое время на занятиях в кружке, быстро ретировалась — Чайку приняли в стаю кружковцев, этих, порой внимательных и не по годам серьезных мальчиков, а порой отъявленных шкодников, насмешливых и невинно-жестоких. Она быстро стала для ребят своей, пройдя нелегкий путь от Катерины Ивановны до Чайки, умудряясь остаться при этом образцом преподавательских сравнений.

Вскоре руководитель кружка стал доверять ей проводить занятия самой: в последнее время этого полного, с тяжелой отдышкой человека преследовали болезни, часто прямо на занятиях засовывал он под левую мышку ладонь и шевелил в неслышном заклинании губы и, если дальше бежала по лицу серая тень, лез в карман за блестящим цилиндриком.

Однажды — то было последнее его занятие — он пришел веселый и даже подтянутый, в той, разумеется, степени, которую дозволяла его полнота. Какой-то необычный запах исходил от него. Чайка вдохнула воздух, но вместо «шипра», в изрядном количестве вылитого на их наставника, она учуяла иной запах, тот самый, от которого у нее зудела переносица.

Вглядываясь в Василия Трофимовича, она еще больше сузила глаза, крупная фигура преподавателя изменилась — стала тоньше и сгорбленней, и вдруг глаза у нее сами собой закрылись — но Трофи- мыч не исчез, только теперь он был совсем другим — голым, с провалившимися глазами и большим серым пятном на левой половине груди.

Она ничего не сказала ни ему, ни ребятам, занятие прошло весело, в радостном предвкушении грядущих побед на районных соревнованиях.

Когда на следующий день к ней прибежал заплаканный Колька, она ничуть не была удивлена. Инфаркт… А предупреждать было бесполезно — слишком широко расползлось губительное пятно по Василию Трофимовичу.

По просьбе ребят ее назначили руководителем кружка.

Соревнования они выиграли.

Еще и еще.

И опять ей стали вешать на грудь какие-то крашеные алюминиевые бляшки, делавшие ее то почетным членом ДОСААФ, то лауреатом кружковой работы, — люди, сходившие с трибун, больших и маленьких, не умеющие ничего, даже ровно прицепить награду, и оттого говорящие лживо и много, с фальшивым блеском невидящих глаз. Скучно и неуютно чувствовала себя Чайка на собраниях.

Только в тесной мастерской с привешенными к потолку самолетами да на пустыре, за конечной остановкой трамвая, была близка она к тому, что искала…

Что же искала Чайка в дремоте мирной жизни? Она бы не смогла ответить на этот вопрос словами — чего-то не хватало в ее существе, того, быть может, чего она никогда и не знала, но что проступало в ней то в виде необъяснимой симпатии к самолетам, то в виде столь же необъяснимой антипатии к крепким, полным брюнетам. И хотя ее биография, сочиненная по рецептам становления человека нового типа, была практически безупречна, ее она не удовлетворяла — чего-то не хватало в ней, быть может ярких картин памяти во всей полноте деталей или сладостно-запретного приобщения к тайнам взрослой жизни, — чего-то такого, что выдавливало бы из человека нового типа просто человека Чайкину.

Но выдавливать из общего человека «как все» какого-нибудь «больше всех надо» было не принято в стране, строившей ускоренный вариант счастливого будущего, до того не принято, что мыслей и слов не находилось для этого, и даже осудить было трудно — чего °суждать-то? Считалось, есть чему радоваться — ракетам, первому космонавту, преодолению культа личности и личности культа, — было и беспокоиться о чем: тут и угроза миру со стороны империалистических государств Запада и недостаточные темпы повышения производительности труда.

Чайка и не чувствовала, что за ней по пятам крадется пенсия. А пенсия подкралась, ударила первым и единственным банкетом в ее честь и ушла, оставив на завоеванной для своей Госпожи земле мытаря, что появлялся регулярно по первым числам каждого месяца и, выдав очередное подтверждение в виде мятых купюр, состригал с нее положенный месяц и уходил, обзывая на прощание бабкой.

И только простившись с госпиталем, смогла Чайка понять, кем была она там, в больничных палатах и мрачных коридорах.

Ее нашли. Бывшие пациенты и будущие, и вскоре маленький филиал районной больницы, правда без методистов и партактива, разместился в крикливой коммуналке.

А тут еще на волне какого-то нового почина, брошенного Партией, пионеры устроили настоящую облаву на оставшихся в живых фронтовиков. Не избежала сетей внимания и Чайка. Ее выловили и, определив в ячейку с длинным номером, составленном по уличногнездовому принципу, стали регулярно досаждать расспросами, активной помощью и вызовами в ближайшую школу на уроки политвоспитания, где от нее после долгого сидения в качестве живого символа веры во время идеологических литургий в оставшиеся пять минут требовали «все-все рассказать».