Рудольф Яшик - Избранное

Мелодия была уже неуловимой. Нежные голоса обрамляли песню, но внутри она кипела и клокотала по-своему, звучала гневно, в ней чувствовалось бунтарство и нетерпение, звуки ее должны были преследовать бога и наступать ему на пятки. У бога, наверное, есть пятки, раз он ходит, только сейчас он не ходит, ему приходится убегать, а песня все равно настигает его, и они гоняются под синим небом, как те две бабочки минуту назад.

Она села и прислушалась.

Песня показалась ей оскорбительной, а потому и устрашающей, она уже не могла ее слушать, — бог еще подумал бы, что и она его в чем-то упрекает, а это уже смертный грех.

Она бросилась бежать.

Обежала часовню, но деваться ей было некуда, и она спустилась вниз, к палаткам, и остановилась возле мужа.

— Ты где так долго пропадаешь?

— Слышишь, как поют?

— У, баба! — замахнулся он на нее, но не ударил, потому что это было на виду у Пятака, потом судачили бы по всей округе. Жена ушла, забралась на телегу Матуша и просидела там до конца обедни, дрожа от непонятного ей страха.

Наконец из ельника повалил народ, и громкий говор разнесся по долине.

— Эй, Феро! Черт возьми, ты ли это? Как живется?

— Скверно. Как последней собаке!

— Ничего не слышно.

— Не спрашивай. А ну расступись, народ, не то изругаю!

— Агнеша!

— Паулина! Паулина! Смотри, девка, не потеряйся!

— Дайте старухе пройти, безбожники!

— А я уж домой пойду. Что мне тут…

— Ступай!

Федор, приготовившись, ждал. От возбуждения лицо его помолодело. Свободного пространства перед его палаткой становилось меньше, женщины подходили все смелее.

— Не бойтесь, я не кусаюсь.

— Хи-хи, — засмеялась девка.

— Да, уж ты укусишь! Так же, как я. — Ее мать подошла к прилавку и с недоверием положила руку на кусок ситца.

— Сколько просишь за метр? — Все женщины посмотрели на нее, а когда она задала вопрос, все перевели взгляд на Федора.

— Шесть!

— Вы слыхали! Шесть? Меня не обманешь, я тебя знаю. Ты приезжаешь каждый год. Сколько просишь?

Федор хорошо знает этот тип женщин. Он развернул материал, расстелил его перед собой и начал его слегка подергивать:

— Мамаша! Вы только послушайте хорошенько! Этот ситец поет!

— Хи-хи!

И не успела она опомниться, как Федор уже сунул ей материал в руки, обхватил ее ладони, и они вместе начали натягивать ситец, и Федор каждый раз приговаривал:

— Видала, мамаша? Поет. — И они снова дергали, потом мамаша дергала одна, и ей это понравилось.

Дочь хихикала:

— Хи-хи!

— Мамаша! Такого ситца вы нигде не достанете. За это я вам ручаюсь. Его руки и пальцы засновали по сверткам и отрезам, как муравьи: — А вот этот посмотрите! На крону дешевле и тоже поет. Он, конечно, потоньше, ведь пять крон — это не шесть. Ну, а ты чего боишься? Такая молодая, а боишься. Я в твои годы ничего не боялся, только господа бога, — говорил он другой женщине, подсовывая ей целый кусок. Та сначала стеснялась, но потом взяла и стала щупать материал. Остальные женщины наклонялись к ней и тоже щупали. А над склонившимися женскими головами рокотал уверенный, низкий голос:

— За свой товар мне не перед кем стыдиться. Если бы все на свете было таким хорошим, как мой товар, народу жилось бы лучше. К сожалению, это не так, и в этом все дело.

— Это верно.

— Пожалуй, подойдет, — сказала баба, державшая в руках ситец.

— Вам было бы хорошо, и мне неплохо, и жили бы мы в любви и согласии.

— Не лебези, старый! Сколько просишь? — смело прервала его баба с «поющим» ситцем.

— А сколько возьмете?

— Три метра.

Долго еще бабы будут об этом вспоминать. Федор выхватил откуда-то деревянный метр, и потом уже ничего нельзя было разглядеть. Мелькал ситец, мелькали руки, как тонкий змеиный хвост мелькал метр, и над всем этим торжествовала улыбка на помолодевшем лице Федора.

— Ты ж обманул меня, жулик! Смеряй еще раз! Думаешь, я не знаю твои штучки? — запищала тетка.

— А как же, не обманешь — не продашь.

— Еще и признается, дьявол, — прошипел кто-то.

— Вот вам метр, вот ситец, меряйте сами. Вы просили три метра, а тут три и еще двадцать сантиметров лишку, — выпрямился Федор.

— Подержи. — Мать дала дочери ситец и начала мерять.

— Три и двадцать. А ведь правду говорит.

— Ах!

— Если бы вас каждый так обманывал, мамаша, то вы бы за год разбогатели, как Ротшильд.

— Хи-хи!

Она вытащила узелок, отсчитала восемнадцать монет и положила на прилавок.

— Спасибо. С богом, мамаша!

— Благослови тебя господь. — И они стали пробираться сквозь толпу, о чем-то при этом шушукаясь.