Анатолий Курчаткин - Записки экстремиста

Круг посвященных в затеянное делался той порой все шире, и, когда штольня была пробита, к нам отовсюду хлынуло необходимое: разобранное на части оборудование для гидроэлектростанции, оборудование для производства цемента, оборудование для выплавки металла, холодильные установки, станки и всякие другие машины в разъятом виде… При проходке штольни было обнаружено несколько угольных жил, в самой пещере в одном из залов магнитная стрелка плясала как бешеная – где-то там, в глубине, таилось, значит, рудное тело… Мы запасались продовольствием, медикаментами и впрок, на всякий случай решили создать под землей свое, автономное сельскохозяйственное производство: спустили туда десяток высокоудойных коров, пару свиноматок с боровом, построили теплицы для гидропонного земледелия…

Подготовка к уходу под землю заняла у нас год с лишним. Нужно было не только технически подготовиться, но и набрать достаточное число людей, готовых расстаться с землей. Это, пожалуй, была проблема почище всяких технических.

И все же энтузиазм – великая вещь! По нашим прикидкам, нужно было человек шестьсот-семьсот, а набралось в итоге две тысячи.

Новой весной, в холодную ветреную мартовскую ночь мы с Веточкой в последний раз обходили улицы нашего города. Хрустел под ногами ледок замерзших луж, прорывалась в разрывы облаков своим спокойным, маслянисто-зеленоватым светом громадная, только-только пошедшая на убыль луна, и иногда то тут, то там в этих разрывах проступали звезды, холодно и колюче обжигали глаз – и снова исчезали за мутною пеленой.

Мы гуляли с Веточкой, расставаясь не друг с другом, а с землей. Она уходила вниз вместе со мной.

Сон мой, как обычно, был мучителен и тяжел, и телефонный звонок, вспоровший его, сначала вошел в кошмар дико верещавшей дисковой пилой, распиливающей меня пополам. И ладно б, если бы она сделала свое дело зараз, разъяли меня – и конец, но она вдруг прерывала свое верещащее вращение, стояла какое-то мгновение неподвижно, будто передыхая, и так же вдруг, взяв без всякого разгона прежнюю скорость, вновь вгрызалась в меня.

– О Господи! – простонал я, осознавая, что пила – это все лишь кошмар сновидения, а на самом деле то трезвонит в кромешной тьме телефон. Я пошарил на полу около постели, где всегда оставлял аппарат на ночь, наткнулся на него и снял трубку. – Алле! – произнес я в микрофон приглушенно и хрипло.

Это был Рослый.

– Декан умирает, – сказал он.

– Иду, – сказал я и положил трубку. Больше ни ему, ни мне не нужно было ничего говорить, все было сказано.

Веточка, конечно, тоже проснулась.

– Что? – спросила она встревожено.

Ночные звонки были не такой уж редкостью, отчего я и держал телефон у постели, но каждый из них был связан с чем-нибудь чрезвычайным, и так она за все прошедшие годы и не привыкла к ним.

Кто к ним привык, это наши дети. Мальчики спали в другом конце комнаты, и звонок разбудил их тоже, но они только поворочались, сонно вздыхая, и все, не издали больше ни звука.

– Ничего, милая, – сказал я, находя в этой кромешной тьме лицо Веточки и гладя ее по щеке. – Ничего не случилось, спи. То Рослый, он сегодня в диспетчерской дежурит, и что-то ему сбрендило потолковать со мной. Знаешь же его. Спи.

Я не хотел говорить ей правду сейчас, среди ночи. Уйду, а она будет ворочаться тут одна до подъема… Конечно, она не поверила мне, и тревога в ней осталась, но все же так лучше, чем если бы я сообщил ей.

Шурша в темноте одеждой, я оделся, нашел на ощупь на своем обычном месте фонарь и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Здесь, в коридоре штольни, потягивало ветерком из вентиляционных стволов, но темь была точно такая же, как и в комнате, не горело ни единой лампочки. Мы экономили электричество и на ночную пору отключали все освещение. Электричество нужно нам было во время работы, нам было нужно очень много электричества, приходилось исхитряться, и ночью мы заряжали аккумуляторы.

Я включил фонарик, лучик его был совсем слаб – видимо, младший сын, в обязанности которого входило следить за фонарем, опять забыл воткнуть его на день в электророзетку, – но за четырнадцать лет подземной жизни я так хорошо изучил все сужения, все повороты, все пересечения штолен, что мог бы бежать и в темноте, не включая фонаря.

Каменная крошка громко хрупала у меня под ногами, уходить звукам было некуда, не успевал раствориться в воздухе звук предыдущего шага, как его настигал новый, и штольня была вся наполнена этим хрупаньем.