Андрей Шаргородский - Женские слёзы - двести пятьдесят оттенков мокрого (сборник)

Тысячу раз я пересчитывал варианты сотого поколения и каждый раз сомневался – возможно ли, что мои дочери станут последними в этой страшной цепи проклятия великого Овидия. Нина Петровна после похорон Марии Степановны рассказала мне, что, занимаясь в институте творчеством великого поэта, она неожиданно наткнулась на монографию одного из исследователей творчества Шекспира. Уже давно было установлено, что античным аналогом трагедии влюбленных Ромео и Джульетты является история Пирама и Фисбы, рассказанная в «Метаморфозах» Овидием. Но еще до Шекспира повествовал об этой истории Банделло, который в свою очередь просто пересказал более компактное произведения Луиджи Да Порто «Новонайденная история двух благородных влюбленных и их печальной смерти, произошедшей в Вероне во времена синьора Бартоломео делла Скала». Так впервые в литературе появились образы Ромео и Джульетты. Так вот, исследователи, проводившие исторические параллели, наткнулись на высказывания современника Овидия, который прямо строит свои догадки о проклятии, детально анализируя хитроумные повороты великого произведения автора «Медея». Нина Петровна поделилась со мной этими мыслями, и я после этого потерял покой. Достаточно долго я пытался установить родословную двух подруг, моих тещ, но мне удалось проследить возможные варианты до двух прародительниц, одна из которых была крепостной актрисой, танцевавшей даже перед Наполеоном. Далее следы терялись, но примерный расчет поколений показал, что вполне возможно – все это взаимосвязано. В ход пошла простая математика, и стало понятным – вероятность того, что сотое поколение проклятых придется на рождение моих внучек или правнучек очень высока. Рождение мальчика подтвердило наши с Ниной Петровной предположения, и теперь, когда мы это осознали, мы прыгали, обнявшись, и плакали. Прыгали, даже когда все уже остановились и молча, с тревогой и интересом смотрели на нас, не понимая всего того облегчения, которое мы испытывали. Рассказывать об этом не было никакого смысла, чтобы не прослыть сумасшедшими, поэтому через неделю, когда праздновали рождение внуков, напился я так, что жены мои не могли меня привести в чувства еще неделю. После этого мне пришлось бросить пить, но, как говорится: «Нет худа без добра!»

Перечитывая великого поэта, я не перестаю удивляться его великолепию и мудрости. Но больше всего меня поражает то, что прошедшие тысячелетия ничего не изменили в сути человеческих отношений, главным стержнем которых, безусловно, является любовь!!!

Все, что я читал до сих пор про детдома – чистейшей воды вымысел, а иногда и откровенная ложь. Как будто все специально договорились врать о той жизни, чтобы люди не могли узнать о настоящем положении вещей. Все, что там происходит, является до сих пор тайной за семью печатями и ревностно охраняется от посторонних глаз. Бывшие детдомовцы очень неохотно делятся с окружающими своими воспоминаниями, так как припомнить что-то хорошее бывает очень трудно, а плохим не похвастаешься.

Наш детский дом ничем не отличался от таких же самых учреждений, разве что находился он в живописном месте, на излучине реки. Если кто-то думает, что мы купались в речке с утра до вечера, то я огорчу вас – поход к речке был для нас праздником, потому что водили нас туда не чаще одного раза в неделю, и то, не больше, чем на час. Сами мы, конечно, бегали купаться туда тайком, но если кто-то попадался, то ему грозили крупные неприятности, включая порку ремнем. Так получилось, что ни я, ни мой друг Шаля не помнили, как мы тут оказались. Воспитатели и учителя нам об этом не рассказывали, только говорили, что в свое время мы все узнаем. Старшие, которые давно уже жили своей жизнью, но иногда к нам заходили, рассказывали, что узнавали они о себе только тогда, когда уходили из детдома в самостоятельную, взрослую жизнь.

Нам, видимо, скоро предстояло все о себе узнать, так как десятый класс подходил к концу, и мы готовились покинуть наш «дом», чтобы поступать в институт. Учились мы хорошо, так что шансы у нас были. Сдружились мы с Серегой Шалишевым давно и были всегда вместе. Было еще одно обстоятельство, которое нас сближало – мы были влюблены в одну девочку. Ее звали Марина, и она не была похожа на других. Она всегда была одна. За то, что она сторонилась всех, ее так и прозвали «Одинокая газель». Марина много читала и, уходя во двор на лавочку, подолгу сидела и о чем-то мечтала. Однажды к ней стали приставать ребята, и мы с Серегой за нее заступились. После этого она стала иногда разговаривать и гулять с нами. Так и влюбились. Она, конечно, догадывалась о наших чувствах, но мы делали вид, что ничего такого нет. Признались мы ей на выпускном вечере, и каждый предложил ей стать женой. Она сначала рассмеялась, а потом сказала, что выйдет замуж за кого-то из нас, но только через год, потому что еще не решила, кто ей больше нравится.