Юрий Согрин - Висимские рассказы

Возражать никто не стал, и вскоре Николай Александрович со своим Игорьком, прихватив клад, укатили в город.

Проводив этих странных гостей, Мария Ивановна принесла из чулана старенький чемодан и аккуратно сложила в него неповреждённые огнём пачки денег. Остальное осторожно, чтоб не просыпать, отнесла в печь.

Алексей сидел возле стола и крутил в руках золотую монетку.

– Ой, а ты зачем взял? – увидев, встрепенулась Мария Ивановна.

– Как зачем? На память. У них будет память, а мы, что – рыжие, что ли? Не бойся, мать, они в прогаре не останутся. Они нам с тобой три миллиона с барского плеча отвалили только потому, что точно знают – с полученных монет они заработают в десятки, а то и в сотни больше потраченного. Это такие люди, мама, они просто так ничего не делают. Тем более, для таких простачков, как мы с тобой…

На том и успокоились. А через месяц в огороде Марии Ивановны дымила новой трубой новая баня. Да ещё какая! С тремя отделениями, с водой из скважины.

Прохожие, по привычке проходя мимо, только удивлялись – откуда? А Мария Ивановна отвечала с улыбкой:

– Да клад под сгоревшей баней нашла, вот и построила новую.

Люди, конечно, ей не верили. Но это её очень мало волновало.

Вот только новую баню Мария Ивановна поставила в стороне от сгоревшей. Чтобы беду не накликать…

В кабинет начальника Инспекции Госпожнадзора капитана Коняева без стука вошёл пожарный с погонами старшего сержанта. Это был водитель ГАЗика Никита Нагорный.

– Товарищ капитан, ну, мы едем или нет? – укоризненно спросил он. – Машина давно у подъезда, а вас никак не дождусь. Время идёт, а нам ехать не близко.

– Да-да, Никита Иванович, сейчас едем.

Коняев неспешно собрал бумаги на рабочем столе, что-то сунул в портфель, остальное исчезло в необъятных глубинах старинного несгораемого сейфа – достопримечательности кабинета. Накинув плащ, Коняев вышел.

У подъезда, действительно, стоял, пофыркивая, маленький юркий ГАЗик.

– Ну, поехали! – скомандовал Коняев, взгромоздясь на сиденье рядом с водителем.

Вначале, в границах города, ехали почти молча. Только Нагорный иногда отпускал крепкое словечко в адрес недисциплинированных водителей. Но стоило выехать за город, и Нагорного, известного всем шутника и балабола, словно прорвало – анекдоты и весёлые истории посыпались из него, как из рога изобилия. Коняев сначала прислушивался, поддакивал, улыбался там, где считал необходимым, но вскоре, усевшись поудобней и не обращая внимания на сильную тряску, уснул.

А Нагорный же всё рассказывал и рассказывал анекдоты. Так незаметно, через полтора часа они прибыли к месту назначения. Деревенька, куда они приехали, была небольшая, но имела и почту, и школу, и, до сегодняшней ночи, небольшой магазин. А сегодня ночью случилась беда – магазин сгорел. Что послужило причиной пожара, и должен был выяснить капитан Коняев. Взяв портфель с документами, он неспешно направился к сгоревшему магазину, бросив на ходу Нагорному:

– Я нескоро, так что можешь поспать.

Никита Иванович вышел из ГАЗика, обошёл вокруг него, попинал колёса, открыл капот и проверил состояние двигателя, потом, закрыв капот, залез обратно в кабину и приготовился поспать. Но через 2–3 минуты в дверцу кто-то нерешительно постучал. Нагорный открыл глаза. Возле машины стояла сгорбленная старушка, державшая на привязи серую козу.

– Чего тебе, мамаша? – поинтересовался Нагорный.

– Милок, купи козу, – ответила старушка, – я недорого возьму – рублей десять.

Нагорный заинтересованно приоткрыл дверцу ГАЗика.

– А что так дёшево, мамаша? Больная она у тебя, что ли?

– Да почему же больная – здоровая. Хорошая коза, Манькой зовут. Она и молочко скоро давать начнёт, и козляток нарожает. Опять же на мясо можно, если что.

– Ну, вот, такая хорошая коза, а вы её, мамаша, продавать вздумали. Самой пригодится. А мне – то, вроде, она и ни к чему, – Нагорный закурил папиросу.

– Дак ить и мне она теперь уже ни к чему, – упорствовала старушка, – помирать мне пора, а за Манькой присмотреть некому. Я уж всю деревню обошла – никому не надо. У всех своей скотины полно.

– Да ты не спеши, мамаша, помирать-то, ещё пожить надо.