Джон Кутзее - Школьные дни Иисуса

– Она не пошла бы за тебя замуж?

– Замуж? Нет. С чего бы даме вроде Аны Магдалены выходить замуж за такого, как я? Я – грязь, мой мальчик. Старик Симон прав. Я грязь, и моя грязь пачкает всякого, кто ко мне прикасается. Поэтому мне и надо на соляные копи, где все – грязь, где я буду на своем месте. Нет, Ана Магдалена меня отвергла. Я любил ее, я преклонялся перед ней, я бы ради нее сделал что угодно, но она со мной не желала иметь ничего общего, ты сам видел – все видели. И я устроил ей большой сюрприз – остановил ей сердце. Проучил ее. Дал такое, о чем можно подумать.

Нисходит тишина. И тогда заговаривает он, Симон.

– Вы спрашивали о ваших бумагах – о бумагах, которые просили меня уничтожить.

– Да. Зачем еще стал бы я утруждаться уходом из больницы, приездом сюда? Чтобы выяснить про бумаги, конечно. Ну же. Говорите. Я вам доверял, а вы мое доверие обманули. Вы это хотите сказать? Говорите же.

– Я ничьего доверия не обманывал. Но скажу вот что. Я видел, что́ там, в коробке, включая сами знаете что. Следовательно, я знаю, что история, которую вы рассказываете, – неправда. Больше ничего не скажу. Но не собираюсь я стоять себе кротко, словно овца, и позволять, чтоб мне лгали.

Дмитрий поворачивается к мальчику.

– Есть ли у тебя что-нибудь поесть, мой мальчик? Дмитрий что-то проголодался.

Мальчик подскакивает, копается в буфете, возвращается с пачкой печенья.

– Имбирные хрустики! – говорит Дмитрий. – Хотите имбирный хрустик, Симон? Нет? А ты, Давид?

Мальчик берет у него печенье, откусывает.

– Так это, стало быть, имеет общественную огласку? – говорит Дмитрий.

– Нет, не имеет.

– Но вы собираетесь использовать это против меня.

– Что использовать против тебя? – спрашивает мальчик.

– Не бери в голову, сынок. Это между мной и стариком Симоном.

– Это зависит от того, что вы имеете в виду под «против». Если вы сдержите обещание и исчезните в соляных копях до скончания ваших дней, тогда то, о чем мы говорим, не будет иметь никаких последствий, хоть так, хоть эдак.

– Не играйте со мной в логические игры, Симон. Мы оба знаем, что значит «против». Почему вы не сделали, как вас просили? Гляньте, во что вы теперь вляпались.

– Я? Я ни во что не вляпался, вляпались вы.

– Нет, Симон. Завтра, или послезавтра, или послепослезавтра я смогу отправиться на соляные копи и заплатить по своим долгам, очистить совесть, а вы – вы – останетесь здесь, вляпавшись.

– Вляпавшись во что, Дмитрий? – спрашивает мальчик. – Почему ты мне не говоришь?

– Я тебе скажу во что. «Бедный Дмитрий! Справедливо ли мы с ним поступили? Разве не следовало нам старательнее его спасать, превратить в порядочного гражданина и созидательного члена общества? Каково ему будет маяться в соляных копях, тогда как мы тут живем припеваючи в Эстрелле? Разве не стоило нам выказать ему крупицу милосердия? Не позвать ли нам его назад, сказать, дескать, все прощено, Дмитрий, вот тебе твоя прежняя работа, твой мундир, пенсия, только скажи, что ты раскаялся, чтоб нам было полегче?» Вот во что, мой мальчик. В экскременты, валяться в них, как свинья. Валяться в собственном дерьме. Почему вы попросту не сделали, как прошено, Симон, а втянулись в эту дурацкую игру спасения меня от меня же? «Отправьте его к врачам, скажите им, пусть отвинтят ему старую голову и привинтят новую». А таблетки, которыми они там пичкают! Хуже, чем соляные копи, – быть в дурдоме! Пережить сутки – все равно что брести по глине. Тик-так, тик-так. Жду не дождусь начать жить заново.

Он, Симон, дошел до края собственного терпения.

– Довольно, Дмитрий. Прошу вас, уходите. Немедленно, иначе я вызову полицию.

– А, так значит, прощаемся, да? А ты, Давид? Ты тоже с Дмитрием простишься? «Прощай, увидимся в следующей жизни». Вот так все и будет? Я думал, мы понимаем друг друга, ты да я. Старик Симон над тобой поработал, вытряс из тебя доверие ко мне? «Он плохой человек, как такого плохого можно любить?» Кто когда бросал кого любить из-за того, что он плохой? Я Ане Магдалене сделал хуже некуда, а она все равно меня любить не переставала. Она меня, может, ненавидела, но это не значит, что не любила. Любовь и ненависть: одно без другого не бывает. Как соль и перец. Как черное и белое. Вот что люди забывают. Она меня любила и ненавидела, как любой нормальный человек. Как Симон вот. Думаешь, Симон все время тебя любит? Конечно, нет. Он тебя любит – и ненавидит, внутри у него все перемешано, он просто тебе не говорит. Нет, он это хранит в тайне, делает вид, что у него внутри все мило и мирно, никаких волн, никакой ряби. Так же, как он разговаривает, наш знаменитый разумник. Но поверь, у старика Симона нашего внутри такой же кавардак, как у тебя или у меня. Вообще-то – еще больший кавардак. Потому что я, по крайней мере, не изображаю из себя то, чего нет. «Я вот такой, – говорю я, – и вот так говорю, все вперемешку». Ты меня слушаешь, мой мальчик? Усваивай мои слова, пока можешь, потому что Симон хочет меня выгнать – из твоей жизни. Слушай хорошенько. Когда ты меня слушаешь – слушаешь правду, а чего мы в конце концов хотим, кроме правды?