Олдос Хаксли - Желтый Кром

Глубоко уязвленный, Дэнис изобразил громкий гомерический смех.

— Скоро я получу здесь солнечный удар, — сказал он и встал. Мистер Скоуган последовал его примеру, и они медленно пошли по узкой дорожке, отводя руками голубые цветы. Дэнис сорвал веточку лаванды и понюхал ее, потом несколько темных листьев розмарина, пахнувшего, как ладан в пустой церкви. Они прошли мимо клумбы мака, лепестки которого уже опали, а круглые, зрелые головки с семенами были сухие и коричневые — словно трофеи полинезийцев, подумал Дэнис, — отрезанные головы, насаженные на шесты. Этот образ показался ему достаточно удачным, чтобы поделиться им с мистером Скоуганом.

— Словно трофеи полинезийцев…

Но, произнесенный вслух, образ показался менее красивым и значительным.

Они замолчали, и в наступившей тишине послышался стрекот жаток в полях, которые раскинулись за садом. Шум их нарастал, как волна, потом стал спадать и перешел в отдаленный рокот.

— Приятно сознавать, — сказал мистер Скоуган, в то время как они медленно брели вперед, — что множество людей трудятся на полях, чтобы мы могли говорить о Полинезии. Как и за все хорошее в этом мире, за свободное время и доступ к богатствам культуры надо платить. К счастью, однако, платить приходится не тем, кто имеет свободное время и доступ к богатствам культуры. Давайте же будем думать об этом с должной благодарностью, мой дорогой Дэнис. С должной благодарностью, — повторил он, выколачивая пепел из трубки.

Дэнис не слушал его. Он вдруг вспомнил Анну. Она сейчас с Гомбо — одна с ним в его студии. Мысль об этом была нестерпима.

— Пойдемте заглянем к Гомбо, — предложил он как бы невзначай. — Интересно посмотреть, что он сейчас делает.

Внутренне он рассмеялся, представив, как рассвирепеет Гомбо, увидев, что они пришли.

При их появлении Гомбо отнюдь не рассвирепел, как рассчитывал и ожидал Дэнис. Пожалуй, он скорее обрадовался, чем рассердился, когда в проеме открытой двери появились два лица — одно загорелое и острое, другое бледное и круглое. Энергия, в которую вылилась ярость, постепенно угасала, вновь распадаясь на составлявшие ее эмоциональные элементы. Еше немного, и он опять начал бы выходить из себя, а Анна сохраняла бы невозмутимость, еще больше приводя его в ярость. Да, он положительно был рад видеть их.

— Входите, входите, — радушно сказал он.

Вслед за мистером Скоуганом Дэнис поднялся по маленькой лестнице и переступил порог. Он подозрительно смотрел то на Гомбо, то на позирующую ему Анну и по выражению их лиц не мог понять ничего, кроме того, что они рады их приходу. Действительно это так или они лишь коварно изображают радость? Ответа на этот вопрос он не нашел.

Мистер Скоуган между тем смотрел на портрет.

— Отлично, — одобрительно сказал он. — Отлично. Пожалуй, слишком похоже на оригинал, если это только возможно. Да, бесспорно, слишком похоже. Но меня удивляет, что вы увлеклись всей этой психологией. — Он показал на лицо и провел пальцем по воздуху вдоль мягких изгибов написанной на холсте фигуры. — Я думал, вы один из тех, кто занимается исключительно сопоставлением объемов и столкновением плоскостей.

Гомбо засмеялся.

— Это случайно, — сказал он.

— Жаль, — сказал мистер Скоуган. — Мне, например, хотя я ни в малейшей степени не разбираюсь в живописи, всегда особенно нравится кубизм. Мне нравится смотреть на картины, из которых начисто изгнана природа, которые являются исключительно продуктом человеческого ума. От этих картин я получаю такое же удовольствие, какое приносят красивое логическое доказательство, изящное решение математической задачи или достижение инженерной мысли. Природа — или что-то, что напоминает о ней, — меня угнетает. Она слишком необъятна, слишком сложна и, самое главное, совершенно бессмысленна и непостижима. Я чувствую себя легко, когда имею дело с произведениями человеческого ума: если я только захочу по-настоящему, то смогу понять все, что сотворено руками или умом человека. Именно поэтому я всегда езжу на метро, а не на автобусе, если только это возможно. Потому что из окна автобуса даже в Лондоне нельзя не видеть некоторые Божьи творения — небо, например, иногда дерево, цветы в ящиках под окнами. В метро же вы не видите ничего, кроме того, что создано человеком — железо с заклепками, принявшее геометрические формы, прямые линии бетона, узорчатые плоскости кафельной плитки. Все — человеческое, все — произведение доброго и ясного ума. Все философии и все религии — что они такое, как не туннели, проложенные сквозь Вселенную. По этим узким туннелям, где во всем узнаешь дело рук и разума человека, передвигаешься с удобством и безопасностью, забывая, что повсюду вокруг — под ними, над ними — простирается темная масса земли, бесконечная и неисследованная. Да, я всегда за метро и кубизм. За идеи — упорядоченные, ясные, простые и хорошо проработанные. И избавьте меня от природы, от всего, что слишком крупно по человеческим меркам, что слишком сложно и непонятно. У меня не хватает духу, а главное, времени, блуждать в этом лабиринте.