Олдос Хаксли: Желтый Кром

Миссис Уимбуш приподнялась и дотянулась до книги, лежавшей на столике у изголовья софы.

— Кстати, вы знаете его? — спросила она.

— Кого?

— Мистера Барбекью-Смита.

Дэнис имел о нем очень смутное представление. Имя Барбекью-Смита встречалось в воскресных газетах. Он писал об этике поведения, кажется, был также автором книги «Что следует знать молодой девушке».

— Нет, лично с ним не знаком, — сказал Дэнис.

— Я пригласила его на субботу и воскресенье. — Она перелистала несколько страниц книги. — Вот место, которое мне понравилось. Оно у меня отмечено. Я всегда отмечаю то, что мне нравится.

Держа книгу почти на вытянутой руке, ибо страдала некоторой дальнозоркостью, и делая соответствующие жесты другой рукой, миссис Уимбуш начала читать — медленно и выразительно.

— «Что суть меховые манто стоимостью в тысячи фунтов, доходы в четверть миллиона?» — Она взглянула поверх книги и театрально повернула голову, при этом ее оранжевая прическа величественно качнулась. Дэнис с любопытством посмотрел на нее. Что это — ее собственные волосы, крашенные хной, или же один из тех париков, о которых пишут в рекламе?

—«Что такое троны и скипетры?»

Оранжевый парик — да, это был парик — снова качнулся.

—«Что такое веселье злата, пышность власти, гордость великих мира сего, что такое мишурный блеск высшего обшества?»

Голос ее поднимался в вопросительной интонации от предложения к предложению, затем внезапно упал, и гулко прозвучал ответ:

— «Ничто. Суета, прах, пух одуванчика на ветру, лихорадочный бред. То, что имеет значение, происходит в душе. Видимое — приятно, но Невидимое в тысячу раз более значимо. Именно Невидимое — главное в жизни».

Миссис Уимбуш опустила книгу.

— Прекрасно, не правда ли? — сказала она.

Дэнис не рискнул высказать свое мнение, а произнес лишь ни к чему не обязывающее «гм!».

— О, это отличная книга, прекрасная книга, — сказала Присцилла, перелистывая страницы. — А вот место, где он говорит про лотосовый пруд. Он сравнивает душу с лотосовым прудом, понимаете?

Она снова подняла книгу и прочитала:

—«У моего друга есть в саду лотосовый пруд. Он расположен в небольшой долине и окружен кустами диких роз и шиповника, где соловей все лето поет свою нескончаемую любовную песнь. В пруду цветут лотосы, и птицы прилетают сюда напиться и искупаться в прозрачной воде…» Кстати, это кое о чем напоминает мне, — воскликнула Присцилла, резко захлопывая книгу и смеясь своим громким утробным смехом. — Это напоминает мне о том, что произошло в нашем бассейне с тех пор, как вы были у нас в последний раз. Мы разрешили деревенским приходить сюда купаться по вечерам. Вы не представляете себе, что из этого вышло!

Она наклонилась, заговорив доверительным шепотом и смеясь то и дело глубоким булькающим смехом.

— …мужчины и женщины… купались вместе… сама видела из окна… послала за биноклем, чтобы убедиться… Никаких сомнений!

Она снова разразилась смехом. Дэнис тоже засмеялся. Барбекью-Смит был брошен на пол.

— Пора пойти посмотреть, готов ли чай, — сказала Присцилла. Она поднялась с софы и зашагала к двери, шелестя шлейфом шелкового платья. Дэнис последовал за ней, тихонько напевая про себя:

И маленький хвостик аккомпанемента в конце: ра-ра!

Терраса перед домом представляла собой узкий длинный газон с изящной каменной балюстрадой и двумя кирпичными беседками по краям. Склон, на котором был построен дом, круто спускался вниз, так что терраса располагалась необычно высоко, футах в тридцати над лужайкой сада на склоне. Если смотреть снизу, высокая сплошная стена террасы, кирпичная, как и дом, имела почти устрашающий вид крепостного сооружения — своего рода бастиона, с парапета которого открывались далекие пространства. Ниже, окаймленный густой стеной подстриженных тисов, был плавательный бассейн с каменными стенками, а за ним простирался парк с толстыми вязами, зелеными лужайками и мерцающей на дне долины узкой полосой реки. По другую ее сторону поднимался отлогий склон, расчерченный уходящими вверх квадратами возделанной земли. Справа, в неизмеримой дали, голубели холмы.

Чайный стол был накрыт в тени одной из беседок. Дэнис и Присцилла застали всю компанию в сборе. Генри Уимбуш начал разливать чай. Это был один из тех не стареющих и не меняющихся мужчин лет шестидесяти, которому по виду можно дать и тридцать, и сколько угодно. Дэнис знал его почти столько, сколько помнил себя. За все эти годы его бледное, довольно привлекательное лицо почти не постарело: оно было, как его светло-серый котелок, который он носил и зимой, и летом, — неопределенного возраста, спокойное, безмятежное и ничего не выражающее.