Олдос Хаксли - Желтый Кром

— Привлекательная картина, — сказала Анна.

— Отдаленное будущее всегда привлекательно.

Голубые фарфоровые глаза Мэри, еще более серьезные и удивленные, чем всегда, были устремлены на мистера Скоугана.

— Колбы? — сказала она. — Вы в самом деле так думаете? Колбы?..

В субботу, во второй половине дня как раз к чаю прибыл мистер Барбекью-Смит. Это был тучный человек с очень большой головой и без шеи. Когда-то, когда он еще был молод, он очень страдал оттого, что у него нет шеи, но утешился, прочитав в «Луи Ламбере» у Бальзака, что все великие люди в истории человечества были отмечены этой особенностью, и по очень простой и очевидной причине: величие — это не более и не менее как гармоничное сочетание качеств головы и сердца. Чем короче шея, тем ближе друг к другу эти два органа; argal [6] Argal — от лат. ergo — следовательно; союз, выполняющий особую стилистическую функцию и указывающий на бессвязность и нелогичность рассуждения, в котором он употреблен. … Это было убедительно.

Мистер Барбекью-Смит принадлежал к старой школе журналистики. Он щеголял львиной головой с гривой черных с сединой, удивительно неопрятных волос, зачесанных назад с широкого, но низкого лба. И сам он казался чуть-чуть, всегда лишь чуть-чуть грязноватым. В более молодые годы он шутливо называл себя человеком богемы. Потом перестал. Теперь он был учитель, своего рода пророк. Тираж некоторых его книг об утешении и духовном учении достиг уже ста двадцати тысяч.

Присцилла приняла его со всеми почестями. Он еще никогда не бывал в Кроме, и она показала ему дом. Мистер Барбекью-Смит был полон восхищения.

— Такой необычный, такой старинный, — повторял он. Голос у него был масленый, почти елейный.

Присцилла похвалила его последнюю книгу.

— Великолепно, просто великолепно, — сказала она со свойственной ей манерой безмерно восхищаться всем.

— Я рад, если книга вам понравилась, — сказал Барбекью-Смит.

— О, потрясающе! А это место про лотосовый пруд — оно мне показалось таким прекрасным!

— Я знал, что оно вам понравится. Видите ли, ко мне это пришло извне. — Он повел рукой, обозначая звездный мир.

Они вышли в сад, где был накрыт стол. Мистера Барбекью-Смита должным образом представили.

— Мистер Стоун тоже пишет, — сказала Присцилла, знакомя его с Дэнисом.

— В самом деле? — милостиво улыбнулся Барбекью-Смит и посмотрел на Дэниса со снисходительностью олимпийца. — И что же вы пишете?

Дэнис был в ярости и в довершение к этому почувствовал, что густо краснеет. Неужели у Присциллы нет чувства меры? Она ставила их на одну доску — его и Барбекью-Смита! Они оба пишут, оба пользуются пером и чернилами. На вопрос мистера Барбекью-Смита он ответил:

— О, ничего особенного, пустяки. — И отвернулся.

— Мистер Стоун — один из наших молодых поэтов. — Это был голос Анны. Он хмуро посмотрел на нее, а она ответила ему улыбкой, что еще больше вывело Дэниса из себя.

— Отлично, отлично, — сказал мистер Барбекью-Смит и ободряюще сжал руку Дэниса. — Бард — это благородное призвание.

Едва они закончили пить чай, как мистер Барбекью-Смит извинился: он должен немного поработать до обеда. Присцилла вполне его понимала. Пророк удалился к себе в комнату.

Без десяти восемь мистер Барбекью-Смит спустился в гостиную. Он был в хорошем настроении и, идя по лестнице, улыбался и потирал свои большие белые руки. В гостиной кто-то тихо наигрывал на рояле какие-то фрагменты. Мистер Барбекью-Смит попытался угадать, кто бы это мог быть. Наверное, одна из молодых леди. Но нет, это был Дэнис, который, увидев его, поспешно и в некотором смущении встал.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал мистер Барбекью-Смит. — Я очень люблю музыку.

— Тогда я тем более не могу продолжать, — ответил Дэнис. — Я просто бренчу немного.

Они замолчали. Мистер Барбекью-Смит стоял спиной к камину, с удовольствием вспоминая о том, как минувшей зимой он грелся у огня. Он не мог скрыть внутреннего удовлетворения и все продолжал улыбаться, думая о своем. Наконец он повернулся к Дэнису.

— Вы ведь пишете, не так ли?

— Гм, да, пожалуй, — немного.

— Сколько слов вы может написать за час?

— Признаться, никогда не считал.

— О, вам надо обязательно посчитать, обязательно. Это чрезвычайно важно.

Дэнис напряг память.

— Когда я в хорошей форме, — сказал он, — то полагаю, что статью в тысячу двести слов я пишу приблизительно четыре часа. Но иногда и много дольше.