Юозас Апутис - Мост через Жальпе

— Пора идти, — очухавшись, сказал мальчик лошади, пруду и телеге, глядя на башенные часы.

Отца как раз и выпустили в тот миг, когда сын открыл дверь амбулатории; мальчик еще раз увидел усталую сестричку, которая недавно вручила ему рецепты.

Отец спокойно шел к нему. Протянув руки, он сунул их в рукава кителя, что держал сын; мальчик торопливо застегнул пуговицы.

— Долго продержали, — сказал сын, подхватив отца под руку, когда сопровождаемый взглядами людей тот перешагнул порог.

— Что? Основательно проверили. Аж живот болит. В жизни так не тискали. Погоди, а справку-то? — растерялся отец.

— Правда… — вспомнил и мальчик, вспомнил и чуть не сгорел со стыда: за этой справкой ведь ехали, справка важнее всего — и забыл!

Их догнала та же самая усталая сестричка, догнав, сунула ребенку листок, велела немедленно идти туда, куда ходил вчера.

— Сам сходи, отец пускай отдохнет, подождет, — добавила она. — Отец там не нужен.

— Спасибо, сестричка… — благодарит отец, а не он. Благодарит очень тихо, сын-то расслышал, сын привык к его бессильному голосу, а сестричка, наверное, не разобрала.

Оставив отца в садике амбулатории, в тени, мальчик сбегал в аптеку, вернулся с лекарствами, отец тут же, развернув пакетик, высыпал в рот порошок.

— Эти я уже знаю, — шептали его губы. — От них меньше болит.

Уходя, мальчик оглянулся, но отца не увидел: тот, наверное, сел или лег.

В учреждении не узнали его, и мальчик приуныл. Дядин Шикиданс не видел столько лошадей, сколько тот, что за столом, людей. Не без труда мальчик попал и в кабинет, так как еще на дворе парень с багровой шеей остановил его и сказал, что работа идет к концу, пускай зайдет завтра.

— Завтра не хочу, сейчас! — сердито ответил мальчик, и прошел мимо, даже не слушая, какими проклятьями осыпает его этот парень.

— Чего тебе? — лениво спросил человек, отходя от окна и приказывая закрыть обитую черной кожей дверь.

— Доктора написали. Та — от того коновала — вчера не подошла.

Покачиваясь на каблуках, человек неторопливо читал бумагу, снова вернулся к окну, достал очки; казалось, он не верил своим глазам. Обернувшись, даже посмотрел на мальчика.

— Сбесился? Как мог написать?

— Кто сбесился? Нужно было — вот и написал…

Человек поглядел на этого долговязого мальчика, потом снова уставился в бумагу. Этот мальчик, этот человечек, одет был неважно, весь какой-то мятый, а рукав пиджачка залатан.

— Ты что — сейчас получил эту бумагу?

— Полчаса назад…

— Вот сволочи! Им лишь бы писать, лишь бы на чужую голову сваливать! — рассвирепел человек и потянулся к трубке, собираясь найти главного врача, но главный, видно, на то и главный, чтоб раньше всех уходить. Тогда спросил:

— А где твой отец?

— Не все ли равно?

— Где отец, спрашиваю?

— Лежит в саду амбулатории, но ему тяжело ходить, и он сюда придти не сможет. Он ждет меня в саду амбулатории. Если очень надо, могу вас отвести и показать.

Человек уже был в ярости. Этот мальчишка своими грубыми ответами раздражал его.

— Сволочи, скоты! — метал он громы и молнии, все больше входя в раж, но все-таки сел за стол, насупил лоб, задумался, почесал за ухом, обмакнул перо в пыльную чернильницу, что-то написал лиловыми чернилами, перечеркнул, опять обмакнул перо и строчил опять. Наконец отпер сейф, достал черный мешочек, вынул из него печать, подул — очень внимательно, бережно — и долго прижимал, осторожно покручивая, чтобы четче получилось.

— Все! — сказал, вручая бумагу и теперь уже улыбаясь. — Наконец-то все, — добавил, захлопывая и запирая сейф, а мальчик попрощался и ушел на почту давать телеграмму.

На прежнем месте отца он не обнаружил. Увидел его под другой яблоней, и от прежнего места до нового по траве протянулась длинная полоса. Отец, наверное, спал, нахлобучив старый картуз на глаза, и сын какое-то время глядел на примятую траву, на трепыхающийся, поднимающий головки клевер. Не сказав ни слова, ушел, запряг лошадь, развернул телегу, подъехал поближе и увидел, что отец уже проснулся и оправляет китель: сам почувствовал, что пора ехать.

— Все уладил, едва на почту успел. Вбежал, когда дверь закрывали… Так хорошо сегодня получилось, — сказал отцу.

— Очень хорошо. Ты и намучился… Вот повезло, так повезло… — Улыбаясь зеленовато-желтыми глазами, он поглядел на полосу примятой травы между яблонями и объяснил: — Все полз да полз понемножку, когда солнце начинало шпарить в глаза.

— Ага, — ответил сын, и они тут же уехали. Близился вечер. Пока ехали по булыжнику городка, телега подпрыгивала, лошадь соскучилась по движению, по руке мальчика, а он устал, поэтому все получалось не так гладко, как по дороге сюда, но отец сказал, что ему от лекарств или вообще, но гораздо лучше, не надо его беречь, пускай трясет. Свернув на другую улицу, они догнали человека, который поставил на важную бумагу печать, тот узнал мальчика, отец хотел приподнять картуз, поздороваться, сказать спасибо, но сын придержал его пожелтевшую руку.