Геннадий Николаев - Вещие сны тихого психа

Они, видно, чуяли нечто такое в атмосфере, в природе вообще, причем за несколько дней. А может, еще раньше. Они шли из окрестных рощ и лесов, текли поначалу малозаметными струйками, переходили друг по дружке ручьи и реки, перебирались через завалы камней и поваленные деревья. Потом струйки и колонны соединились, и вся эта движущаяся масса, наподобие живого ковра, целеустремленно, со всех сторон, стянулась в одно место — к подножию пирамиды. Тут они остановились — перевести дух, дождаться отставших или замешкавшихся в пути — и, когда их накопилось столько, что они заняли все подножие пирамиды на сотни метров вокруг, словно по команде, пошли на штурм. Они лезли по всем четырем граням пирамиды — слоями, слой по слою, упорно, взбираясь все выше и выше, помогая нижним подтягиваться следом за передовыми. Наконец вся искрошенная, овеянная ветрами тысячелетий вершина была покрыта ими в несколько слоев. Тогда они замерли в ожидании момента, ради которого проделали столь долгий и трудный путь.

И вот он наступил. Уже под вечер на западе, со стороны пустыни, над самым горизонтом сгустилась синяя мгла. Она почернела, стала быстро уплотняться, с каждой минутой приближаясь и меняя форму, пока не превратилась в чудовищных размеров тучу. И вдруг туча закрутилась завертью, белесый мотающийся хоботок потянулся вниз, коснулся земли и в тот же миг почернел от пыли, которую с дикой жадностью стал всасывать в себя. А туча крутилась, раскручивалась все быстрее, все бешенее, таща за собой уже толстую вертящуюся ножку-присосок. Поднялся ураганный ветер. Пыль, песок, мелкая каменная крошка, мусор — все устремилось к этой ножке, которая, как бы танцуя, извивалась, словно отыскивая на земле, что бы еще всосать в эту черную чудовищную воронку и напитать до предела черную вихрем вращающуюся тучу. Наконец туча зависла над пирамидой.

Хобот, словно живой, выпрямился, уперся в вершину и стал методично, кругами, очищать пирамиду от облепивших ее муравьев. И когда, казалось, все до единого были подняты и унесены ввысь, вокруг вершины пирамиды полыхнула молния — кольцевая! И ножка смерча, сжавшись у основания, взмыла вверх и скрылась в черной, зловещей утробе вращающейся тучи. Еще через мгновение над пирамидой вырос темно-фиолетовый гриб. Его грязно-белая светящаяся изнутри шапка стала расплываться, края ее свернулись жгутом, рваные молнии змейками просквозили внутри нее, зажгли весь гриб, и он, зловеще сияющий темным фиолетом, ринулся вверх и скрылся, как ракета, оставив в грозовом небе яркий след…

Я пересказал этот странный сон Гале. Мы шли вдоль берега Байкала, уже утихшего, гладкого, сверкающего бликами под восходящим солнцем. Отчетливо видны были горы на восточном берегу, но контуры Святого Носа еще были скрыты пластами тумана. Метрах в ста от берега, с надувной резиновой лодки Папа закидывал спиннинг, надеясь на мушку поймать знаменитого байкальского хариуса. Вторым в лодке торчал Толик — по обязанности и, как он выразился, по зову души: оказывается, он тоже всю свою сознательную жизнь мечтал собственноручно поймать в Байкале настоящую рыбину.

— Не вещий ли это сон? — сказала Галя, кивнув на скалу, где упорно трудились наши муравьи. — Давно заметила, что ты большой специалист по вещим снам.

— Возможно. Хотя Папа считает, что взрыва не будет… Нет, ты мне скажи про тех, которые во сне, что это было? Коллективное самоубийство, наподобие религиозных сект? Древний обряд? Своего рода язычество? Или…?

— Хочешь сказать, не от муравьев ли пришло к людям язычество?

— Люди — полная копия муравьев, это знает даже товарищ Баржуков! Самодержавие, разделение на классы и касты. Борьба за власть, обряды и тэ дэ и тэ пэ. Важнее другое: «…И муравья покой тогда покинул, все показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему»! То есть я — тебя!

— Но, но! — Галя шутливо ткнула меня под ребро. — Не из этого ли ребра?

— Помилуй! «И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она возникла из ночных огней», так что, пардон, не пересчитывай мои ребра. Я боюсь щекотки! Лучше послушай, пока я добрый, поучительную историю про двух братьев, живших во-он там. — Я вытянул руку в сторону далекого, в синей дымке, противоположного берега Байкала. — Хочешь, расскажу?

— Давай, давай! Вижу, тебя давно точит жажда просветить меня. Жаль, не захватила тетрадь для конспектирования.

Так, впервые, я стал рассказывать ей про братьев Кюхельбекеров. Мы как раз завернули за уступ, торчавший из прибрежного песка, как «чертов палец». Перед нами изящной дугой тянулся белый, искрящийся на солнце пляж. Прозрачная волна лениво вкатывалась на россыпи мелкой гальки и тихо откатывалась обратно. Поверху, над лагуной росли сосны вперемежку с кедрачом. Белые песчаные осыпи оголяли скрепленные корнями деревьев мохнатые карнизы, от которых свисали черные плети, а дерн с краю был разлохмачен ветрами и промыт дождями до сверкающей желтизны. Было тепло, даже жарко, тихо, безветренно.