Николсон Бейкер - Бельэтаж

Например, меня ничуть не расстраивает, что врача уже нельзя вызвать на дом; такой визит мне был нанесен лишь однажды, после чего в коревом жару мне мерещилось, как неподвижное пламя свечи на тумбочке у кровати наклонилось надо мной и обожгло нёбо, подобно горячему питью, но в то время я был так мал (не старше трех лет), что черный саквояж с любопытными полукруглыми щипцами отошел в область мифологии, о чем я нисколько не жалею; по-настоящему история медицины началась для меня в кабинетах врачей, в ожидании уколов. Не оплакиваю я и радикальную реформу библиотечной процедуры проверки, принятой в 60-х годах: вместо того, чтобы поставить дату возврата книг на карточке вместе с остальными датами (при этом ты видел, насколько часто брали эту книгу), помощник библиотекаря брал (1) отпечатанную на машинке каталожную карточку этой книги, (2) твой библиотечный формуляр и (3) перфокарту с заранее напечатанной датой возврата, выкладывал их рядком в большом сером фотокопировальном аппарате и нажимал истертую кнопку; история моих посещений библиотеки начинается с щелчков затвора и вспышек в сером ящике. (Давненько такого не видел; может, уже и путаю его с другим – аппаратом для чтения микрофильмов.).

Ванночка для ледяных кубиков заслуживает исторической справки. Поначалу это были алюминиевые посудины, с вставляющейся внутрь решеткой из планок и рычагом, похожим на рукоятку тормоза – неудачное решение: чтобы лед отстал от металла, приходилось держать решетку под теплой водой. Помню, я видел, как пользовались такими ванночками, но сам к ним не прикасался. А потом вдруг появились пластмассовые и резиновые лотки, по сути дела формочки разного дизайна – для очень мелких кубиков, для больших кубов, для ледышек с закругленным верхом. Некоторые тонкости стали понятны лишь со временем: например, небольшие вырезы в перегородках, отделяющих одну ячейку от другой, позволяли воде переливаться, выравнивая уровень; это значило, что всю ванночку можно быстро наполнить, проведя ею под краном, будто играя на губной гармонике, или же пустить воду тоненькой, как ниточка, струйкой, и держать ванночку под углом, чтобы из единственной наполняемой ячейки вода растеклась по соседним, и постепенно захватила весь лоток. Межклеточные перегородки были полезны и после застывания воды: когда ванночку сгибали, чтобы извлечь кубики, можно было вынимать их по одному, поддевая ногтем край ледышки над вырезом в перегородке. Если же подцепить ледяную культю не удавалось, поскольку уровень воды в ячейке был ниже выреза в перегородке, можно было высвободить все кубики, кроме одного, а потом перевернуть ванночку – и последний кубик вываливался сам. Еще можно было изогнуть пластмассовый лоток так, чтобы отделить от перегородок все кубики, а потом, словно лоток – раскаленная сковорода для блинчиков, подбросить их. Кубики дружно подпрыгивали над своими ячейками примерно на четверть дюйма, большинство плюхалось на место, но самые легкие взлетали выше, приземлялись беспорядочно, зачастую удобной неровной гранью вверх – они и попадали в стакан первыми.

Этим движением, каким выхватывают оружие из ножен, я восхищался много лет назад у опытных владельцев «полароидов», которые еще до эпохи «Эс-Экс-70» небрежным жестом совали толстый квадратик пленки между валиками, наносившими химическое желе на повернутый лицом вниз снимок, а потом похаживали кругами, поглядывали на небо, считая про себя шимпанзе, наконец отгибали только уголок, а потом действовали уже увереннее, целиком высвобождали влажное, скользкое черно-белое изображение, оставляя после себя слоистую пахлаву мусора, состоящего из негатива в барочном футляре из многослойной бумаги, на нижней стороне которого иногда можно было увидеть причудливые зеленые и бурые, как лишайники, пятна просочившегося проявителя.

И вправду целую кучу: я собирал их, потому что с детства любил рисовать на картонках из отцовских рубашек, хотя они были белые, с одной стороны глянцевые, стандартного формата, а мои – серые и поменьше; кроме того, я обнаружил, что рубашечную картонку, согнутую корытцем, удобно держать у подбородка, подстригая бороду: приступив к работе, я стал подравнивать ее гораздо чаще. (В тот момент я еще не знал, что так же хорошо картонка служит совком для мусора).

Однако первая отметина на этой топологической линии времени появилась между моими тремя и пятью годами. Я увидел, как мама выбирает для моей сестры футболку на деревянной складной штуковине из тонких шпонок, на которой можно сушить нерасправленную одежду. Футболка сушилась, вывернутая наизнанку; мама перевернула ее подолом вверх, сунула в нее руку, словно выуживая что-то а глубокой сумке, и взялась за рукав, потом другой рукой схватилась изнутри за второй рукав. Затем подняла локти, и майка начала вращаться вокруг двух осей-рукавов; хлопок ткани – и футболка повисла на маминых пальцах уже не вверх подолом и не наизнанку. Я почувствовал, как мой мозг производит аналогичную инверсию, пытаясь осмыслить кажущуюся невозможность и удивительную разумность того, что сейчас проделала мама. Я ощутил укол упущенной возможности, поскольку не изобрел этот фокус сам – до тех пор, выворачивая футболки, я действовал исключительно методом проб и ошибок: протаскивал рукав через его отверстие и не добивался ровным счетом ничего, нерешительно отворачивал подол сзади, заталкивал горловину внутрь и ждал чуда, – только через несколько минут футболку удавалось вывернуть, причем я никак не мог вспомнить, как это сделал. Понаблюдав за мамой, я упражнялся в тех же движениях, пока не понял, в чем их суть, повторяя «внутрь... наружу... внутрь... наружу», словно сценический речитатив. Проследив за няней, я понял, что и другие люди знают этот фокус, и, по словам няни, моя мама ее этому не учила – няня знала его просто потому, что так выворачивало одежду все население города Рочестера. Вскоре я разработал особый метод систематизации человеческой ловкости, предназначенный специально для подобных фокусов; они были более ценными, нежели умение свистеть, щелкать пальцами, стоять на голове, манипулировать гульфиком трусов, не рискуя задушить свой миниатюрный член, разбивать яйцо одной рукой или играть мелодию из «бэтмена» на пианино, поскольку в основе той разновидности ловкости лежала идея понимания потребности в наборе на первый взгляд непостижимых приготовлений – чтобы потом единственным преображающим движением, подобно павлину, распускающему хвост на канале «Эн-би-си», достичь своей цели. Задним числом я отнес к этой категории усовершенствованный процесс завязывания шнурков, а позднее включил в нее (1) придерживание подушки подбородком над чистой наволочкой – вместо попыток затолкать угол подушки в отползающую наволочку, разложенную на горизонтальной поверхности; (2) раскладывание пальто на полу, чтобы потом вставить обе руки в рукава и надеть его через голову; (3) завязывание простого узла (базового ботиночного) на бечевке, для чего надо скрестить руки на манер Мистера Чистюли, взяться за концы бечевки, а потом разомкнуть руки; (4) скатывание носка клубком, прежде чем надеть его – хотя, как я уже говорил, в конце концов я отказался от этой методики.