Этери Чаландзия - Архитектор снов

Филиппыч покачал головой, слез со скамейки, встал на колени и обеими руками принялся рвать сорную и жгучую траву с могилы тетки. Да, Зис… Надо же, не побоялся. Не мог же он не понимать, что даже он со всей своей любовью и страстью вряд ли вернет ее к ним всем, к обычной нормальной жизни, наполненной заботами о дне настоящем, а не бесплотными блужданиями в потьмах прошлого. Валериан не ревновал… нет, он ревновал! Еще как ревновал. Ревновал, как родитель, который вечно опасается, что это все не то, что из этого ничего не получится, что и Зис – молодой еще дурак, и она…

Прошло больше часа. Могила тетки Клавы была полностью очищена и выглядела теперь еще более одинокой, чем до бешеной прополки, учиненной Филиппычем. Он опять присел на скамейку и засмотрелся на портрет тетки. Не часто он приходил сюда, но и приходя, не понимал, зачем. Небольшой огороженный кусок земли был местом ее смерти, а Филиппыч помнил ее живой. Веселой, остроумной, щедрой и на похвалу, и на затрещину, вечно занятой, в делах, заботах и всегда с улыбкой на широком красивом лице. Приходя к ней на могилу, Валериан каждый раз убеждался в том, что она умерла. Это было как приговор, как последняя точка в сомнениях. А у него дома пара шпилек с разноцветными пластмассовыми шариками на концах, шкатулка со старыми фотографиями, вязаная шаль и еще какие-то теткины вещицы, внушали надежду на то, что смерть – это нечто отвлекающее от жизни, а не приходящее на смену ей.

Отражение живого в неживом и умершего в цветущем всегда озадачивало Филиппыча. И, задерживая взгляд на Майе, он часто не мог поручиться, чего в ней больше. Было что-то пугающее в этой ее манере замолкать посреди разговора и смотреть вдаль или внутрь себя, как будто вспоминая о чем-то, что пришлось забыть и все никак не удается вспомнить.

Зис однажды, разозлившись на нее за что-то, проворчал, что лучше бы она оставалась там, откуда пришла, и ушел сам, хлопнув дверью. Филиппыч тогда помогал им обустраивать новую студию и оказался случайным свидетелем ссоры. Он посмотрел на Майю и вздрогнул, таким холодом и отчаянной злостью повеяло от нее. Ему пришло в голову, что взаимоотношения жизни и смерти подобны взаимопроникновению добра и зла, только в самой крайней, обостренной и необратимой форме. Но если это так, почему Майя выглядит, как человек, который живет, уже однажды умерев?

Филиппыч вздохнул и посмотрел на портрет тетки Клавы, с которого она неутешительно и неестественно улыбалась ему и всему кладбищенскому пейзажу. Одни оставались живыми в памяти, давно почив, другие жили словно одолженной жизнью, третьи будто вообще рождались по ошибке… Сейчас, когда граница между мирами становилась полупрозрачной, сознание отступало, уступая место чувствам и предчувствиям. А они у Филиппыча были совсем дурными.

В редакционной курилке, в лиловых предзакатных лучах, висели плотные слои сизого сигаретного дыма. В этот день, попеременно сменяя друг друга, на полу небольшой кафельной комнатушки перетоптался весь штатный и внештатный состав редакции. Большинство сотрудников стояли и курили молча, разглядывая то носки своих ботинок, то небо за окном. Но некоторые были не в силах молчать. Так из тихих сбивчивых разговоров складывалась общая картина происходящего: Анюта уволена, Майя при смерти, следствие в тупике, дом, в котором Майя снимала квартиру, под угрозой обрушения. Это была основная линия. Приправленная деталями, она составляла мощный селевой поток сплетен, слухов, догадок и недомолвок, который, в отсутствие Карины, вновь обрушился на все эти светлые головы. Что-то здесь было правдой, что-то излишеством, но, в целом, довольно правильно отражало суть происходящего – дела были плохи.

В комнате, где лежала Майя, начинали скапливаться сумерки. Зис с чашкой кофе в руках стоял на балконе. Он прихлебывал черный напиток и не чувствовал его вкуса. За несколько дней Зис отощал, оброс и – он принюхался к своей мятой майке – нет, вонять, похоже, он еще не начал.

«В душ, что ли, сходить…»– подумал он, стоя у окна и равнодушно наблюдая за гаснущим закатом.

Из постели донесся какой-то шорох, Зис стремительно шагнул в полутемную комнату и склонился над кроватью. Майя тихо и жалобно выдохнула. Уже которую ночь Зис тщетно вслушивался в этот бессвязный шепоток. В тот момент, когда ему казалось, что он уже начинает разбирать ее слова, они рассыпались на слоги и звуки, и опять ее речь становилась шелестом, жалобным и бессвязным.