Этери Чаландзия - Архитектор снов

Что в кармане платье девочки нашли часы-медальон, установили, что они принадлежали Майе. Что следователь, который вел эти, с позволения сказать, дела, пропал. Кстати, часики из вещдоков тоже пропали, но это так, к слову. Короче, надо срочно допросить Майю, Зиса и Карину. Однако никому невозможно дозвониться, повестки и уведомления, конечно, разослали, но толку чуть. По домашним, мобильным и служебным телефонам вышеназванные персоны недоступны, следствие стоит на месте, все трое обязаны ответить на вопросы. А Майю вообще, возможно, необходимо доставить в участок…

Анюта чувствовала себя, как в раю. Наконец она оказалась в эпицентре, на волне, на гребне, она владела информацией, была ключевой фигурой, отмычкой. Она не могла остановиться, она строила предположения, отвергала варианты, конспективно обозревала достоинства и смаковала недостатки характера и внешности начальницы и ее сестры, в очередной раз убеждалась в порочности этой породы, развивала теорию безусловной невиновности Зиса и едва слышала завистливое сопение подруг.

Только запнувшись, чтобы перевести дух, она, наконец, что-то почувствовала. Анюта не сразу поняла, что произошло, но внезапно тишина в комнате стала громче ее голоса. Она стремительно спикировала из перистых облаков и лазурного сияния небес вниз, в кабинет, на угол стола, осмотрела притихшие ряды, в которых все прятали глаза, похолодела и обернулась.

На пороге, бледная, похудевшая и осунувшаяся, стояла ее начальница. Анюта остолбенела. Карина произнесла только два слова, но этого было более чем достаточно.

– Вы уволены, – тихо пролетело над склонившимися головами.

Дверь захлопнулась. Эти два слова поразили Анюту в самое сердце. Она сползла со стола. В коридоре гасло эхо удаляющихся шагов.

Целый вечер Филиппыч провел на кладбище. Могила тетки Клавы совсем заросла, он с грустью осмотрел высокие стебли сочной крапивы. Отомкнул калитку и кое-как примостился на старой скамейке, одолевшей столько дождей, снегопадов и жарких летних дней. Теткин портрет, выбитый на мраморе когда-то по его, Филиппыча, фотографии, был ужасен. Должно было пройти столько лет, чтобы он смог, наконец, это оценить. Но тогда, во время ее похорон, все было и важно, и неважно.

Сейчас, сидя в этих мощных ядовитых зарослях, обступивших могилу и скамейку со всех сторон, Валериан затосковал. Похоже, впервые за все эти годы. Была ли тому причиной тетка Клава, совершенно чужая женщина, вырастившая его, как сына, или весь шквал событий, налетевший на Майю и на них всех, – неизвестно. Но Валериан приуныл.

Накануне он уехал из деревни со светлым сердцем и предвкушением победы. Но, увидев бледное Майино лицо на подушках постели, Филиппыч понял, что свою работу он уже выполнил. Что впереди та часть пути, которую ей придется пройти самой. И тут уж ничего не поделать. Все, что сделал Исидор, он сделал не для нее, а для него, для Валериана…

Он потянулся и сорвал обжегший ладонь крапивный стебель. Тетка Клава была простой женщиной. Она не раздумывая подобрала в развороченной глине военных дорог Валериана, Валю, маленького щуплого мальчика. Его выбросило взрывной волной из подорвавшегося на мине поезда, волокшегося куда-то на юг по неспокойным просторам страны. Ему повезло. Он выжил. Его приняла эта мощная жница с мужскими плечами, так же, как и он, потерявшая всю свою семью в неразберихе и беспорядочных смертях тех смутных лет.

Он тогда долго плакал. Лежал в темном углу и отчаянно тосковал по матери, по ее рукам, запаху, голосу. По тому чувству счастья, которое всегда, сколько он себя помнил, было связано именно с ней. Казалось, его горе, как тяжелая болезнь, тянулось бесконечно. Но однажды ему захотелось есть. Он вылез из своего угла и начал подбирать какие-то крошки. Потом его потянуло на улицу глотнуть свежего воздуха, посидеть, пошалить, попрыгать, пробежаться… И однажды он смирился. В одно ничем не приметное тусклое сумрачное утро он понял, что его связь с матерью прервалась навсегда и что никогда не вернуть тех дней, когда все было так легко и просто. Но тетка Клава обнимала его, и он плакал. Сначала от горя, а потом, как-то незаметно для себя – от счастья. Валериан еще совсем мальчишкой осознал, что кровная связь значит много, но не все. Что есть те, кто дает жизнь, и те, кто наполняет эту жизнь радостью и смыслом. И кровь тут ни при чем.

Филиппыч выдрал один за другим еще несколько крапивных стеблей. Впервые он задумался о том, кто такая была их Майя, маленькая девочка, которая, по рассказам Карины, как из могилы появилась тогда из этого савельевского приюта… Что она искала в этих своих вечных квартирах, чего такого хотела увидеть на снимках, пропитанных печалью и туманом? Почему никому из них так и не удалось пригреть и укачать ее в этой жизни? Ни ему, ни Карине, ни Зису.