Филимон Сергеев - Идущий от солнца

– В каком смысле? – насторожилась Вера, и руки ее опять задрожали.

– Ты послушалась меня, и в душе моей теперь больше покоя. Мужская безрукавка, которую ты надела по моей просьбе, тоже пропитана солнцем, и в ней живет та же неистовая энергия разума, стойкости. Она непременно перейдет в твою плоть и кровь. – На этих светлых мыслях Иван закурил, глубоко затянулся сигаретным дымом и неожиданно обнял своими цепкими ручищами дрожащее от любви и растерянности хрупкое тело невесты. – Ты станешь желанной женщиной моего капища, где законы звезд превыше всего. Поэтому любовь и вера живут там тысячелетиями. Как мне хочется обнять тебя еще крепче, еще нежнее, и целовать, целовать до тех пор…

– …Пока крики о помощи не стихнут и солнце не согреет тебя своим материнским теплом, – шептала ему в ответ Вера и своими разгоряченными губами с любовью тянулась, как верба к свету, к его воспаленным взволнованным губам. – Мне жутко, Ваня, от слов твоих сердце щемит. – почти в слезах словно причитала она. – Но я еще больше начинаю понимать тебя. Наверно, люди настолько затравили тебя, озлобили, что только солнце отогревает твою душу.

– Солнце да твое чуткое сердце. Ты мне вернула любовь, а солнце – жизнь. И тебе вернет. Непременно вернет. Конечно, не сразу. Только после долгих скитаний оно подарило мне свое бесценное сокровище, свой живительный родник вечности. Теперь, благодаря ему, я здоров и знаю много редких секретов человеческой души.

– Каких, Ваня?

– Прежде всего, секретов ее движения, уходящего либо в бессмертие, либо в прах.

– Какой ты умный, мой милый. Да ты не просто милый, Ваня, ты странный до чертиков, фантазер. И все-таки давай спасем кого-нибудь, – не успокаивалась Вера. – Давай, давай, хоть кого-нибудь. Настоящий покойник должен всех спасать, потому что ему уже все равно лучше не будет. – Она с надеждой смотрела в его воспаленные глаза, наполненные горечью и болью, и целовала его, целовала, словно хотела растопить в его душе лед.

– Подожди, Вера, сейчас прилетят спасатели, – шептал он в ответ, радуясь ее чуткому сердцу, готовому помочь даже совсем незнакомым и ненавистным ему людям. – Может, спасатели успеют, и все обойдется, – успокаивал он невесту, совсем забывая о том, что если «все обойдется», то погоня за ним будет еще активнее, и упряжку придется двигать скорее.

– А если спасатели не успеют?! – не отступалась от него Вера. – Ваня, Ванечка, родной ты мой. Пусть они жалкие подонки. Пусть с гнилыми пещерными мозгами, но совесть наша будет чиста. Неужели у тебя жалости нет? Пойдем, вытащим хоть кого-нибудь… А лошадей потом покормим. Я понимаю, ты ненавидишь их за то, что они ловят совсем не тех, кого надо ловить, и в тюрьмы сажают не тех, кого надо сажать. Но, может быть, они исправятся. Ванечка, ведь они люди. Пусть очень жалкие, но люди – не удавы и не крокодилы, такие же, как мы с тобой, – грешные, смертные.

– Нет! Мы с тобой не смертные! – неожиданно почти выкрикнул Иван, взяв Веру ниже талии и притянув к себе как спасительную соломинку. – С нами солнце вечности! Бесценный родник!

– Фантазер мой ненаглядный. – радовалась его словам Вера и, чувствуя мужскую неистовую силу, тоже тянулась к нему как к долгожданному спасению и надежде. – Тогда пойдем, хотя бы посмотрим на этих смертных.

Вера не договорила. Легкий порыв ветра донес до ее слуха рокот мотора. Это был не гул паркетного «джипа» и не бархатный шум «фольксвагена», мчавшихся на всех парусах, с новыми клиентами ее стабильного и в то же время непредсказуемого секса. Это был рокот мотора, сулившего ей наказание за то, что она связалась с беглым «преступником» и, влюбившись, стала помогать ему.

– Тут как тут, легки на поминках, – тихо сказал Иван и, прислушавшись к шуму мотора, раздраженно добавил: – Делать больше нечего. Землю спасать надо от наркоты, пьянства, воровства, бандитской грязи! А они кого спасают?! Ублюдков, которые все развалили, а теперь хотят быть богатыми и бессмертными. Хрен вам, перевертыши! Сначала в коммунизм звали… в рай рабочих и крестьян, потом в капитализм, потом в реформы за пятьсот дней, от которых у моей мамки все коровы сдохли. А теперь куда?! К богатству, к бессмертию?! Для кого? Опять же, для себя! Не получите! – Иван в бешенстве, которое шло откуда-то из глубины его потревоженной души, сорвал с березы первую попавшуюся ветку и, перекрестив ею солнце, бросился к лошадям. – Сейчас я вас покормлю, родные мои, и в путь. А мы, драгоценные мои, дорогой перекусим. – Он опять посмотрел на солнце. – А эти робинзоны пускай болото пьют.