Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

В последний мой визит к Роуз она превзошла себя и сделала мне бледно-розовый французский педикюр с полосками пурпурного лака и белыми цветами вишни на больших пальцах. Это был настоящий шедевр, и, надев шлепанцы, я все никак не могла наглядеться на свои ногти.

Хотя я и освоилась в лагере, время от времени заключенные все равно раздражали меня, что не могло не тревожить. Во время одного из занятий в спортзале я чуть не сорвалась на йогиню Джанет, которая настаивала, что да, я смогу засунуть ногу за голову, если только постараюсь чуть больше.

– Нет, не смогу, – огрызнулась я. – Ногу мне за голову не закинуть. И точка.

Пребывать среди множества людей, которые явно не могли или не хотели держать себя в руках, было довольно нелегко, и я уделяла гораздо больше внимания развитию самоконтроля.

Сидя в тюрьме, я слышала множество страшных историй о многодетных матерях, которые любили своих малышей, но при этом не могли потянуть их содержание, и о семьях, где оба родителя отбывали длительные сроки, и думала о миллионах детей, которым приходится очень тяжело из-за поступков родителей. В сочетании с дерьмовым ответом правительства на торговлю наркотиками – почему-то на государственном уровне процветал миф о том, что можно контролировать предложение наркотиков, когда спрос на них так велик, – это рождало громадный объем совершенно непродуктивных страданий, которые впоследствии могли ударить по нам лишь сильнее. Я думала о собственных родителях, о Ларри, о том, через что им пришлось пройти по моей вине. Именно такой всплеск раскаяния порой и случается в тюрьмах. Эмоции переполняли меня, и, наблюдая, как женщины даже в лагере день ото дня совершают неправильный выбор или ведут себя предосудительно, я расстраивалась лишь сильнее.

Я была твердо убеждена, что мы с работниками тюрьмы стоим по разную сторону баррикад. Некоторым из них я как будто нравилась. Казалось, они обращаются со мной лучше, чем с другими заключенными, отчего мне становилось гадко. Но видеть, как другие заключенные, так сказать, нарушают мое чувство общности, ведут себя малодушно, высокомерно или просто антисоциально, было очень нелегко. Это просто сводило меня с ума.

Все это казалось мне признаком слишком глубокого погружения в тюремную жизнь: «реальный мир» как будто удалялся от меня – возможно, мне стоило больше времени уделять чтению газет и написанию писем. Замечать лишь хорошее было трудно, но я знала, что в Данбери есть немало женщин, которые могут мне в этом помочь. Внутренний голос напоминал мне, что я, вполне вероятно, больше никогда ничего подобного не увижу и что погружение в текущую ситуацию и ее доскональное изучение могут представлять собой единственный верный способ жить – сейчас и всегда.

– Ты слишком много думаешь, – говорила мне Поп, которая провела за решеткой более десяти лет и сумела не сойти с ума за это время.

Мне было отрадно видеть столько счастья в таком печальном месте.

Боже, педикюр был чертовски хорош. Плюс всегда находились лампочки, которые нужно было поменять, эссе, которые нужно было написать, пакетики с сахаром и инструменты, которые нужно было украсть, щенки, с которыми можно было играть, и сплетни, которые можно было собирать и передавать дальше. Я чувствовала себя виноватой, когда слишком глубоко погружалась в размышления о своей тюремной жизни, вместо того чтобы думать о Ларри. И все же кое-что напоминало о моем отсутствии во внешнем мире – к примеру, некоторые события, которые уже не могли повториться специально для меня. В июле на чудесном лугу большого поместья нашего старого друга Майка в Монтане должна была состояться его свадьба. Мне хотелось быть там, среди друзей, и пить текилу восхитительным летним вечером, поднимая тосты за Майка и его невесту. Но жизнь не стояла на месте, хотя я и была изолирована в отдельной вселенной. Мне отчаянно хотелось оказаться дома – под словом «дома» я имела в виду «с Ларри», а не на Нижнем Манхэттене, – но передо мной маячили еще целых семь месяцев заключения. Теперь я точно знала, что справлюсь, но считать дни до выхода было еще слишком рано.

Двадцатого июля Марту Стюарт приговорили к пяти месяцам лишения свободы и пяти месяцам домашнего ареста. Это был довольно типичный «разделенный срок» для белых воротничков, но он оказался гораздо меньше максимального срока, предусмотренного за ее преступления. Услышав приговор, многие заключенные недоуменно подняли брови. Около 90 процентов обвиняемых по уголовным делам признают свою вину. Обычно обвиняемый, который заявляет о своей невиновности и проигрывает в федеральном суде, не может рассчитывать на снисходительность судей и получает максимальный срок, а не минимальный. Такое случилось с несколькими обитательницами лагеря, которые отбывали очень длительные сроки. И все же большинство заключенных не сомневалось, что Стюарт станет чьей-нибудь соседкой в Данбери и это внесет некоторое оживление в тюремную жизнь. Я почти не сомневалась, что, если Марту отправят в Данбери, ее определят в блок А – забитые страдающими дамочками «предместья».