Керен Климовски - Королева Англии кусала меня в нос

маткот » – не слышен стук пластмассового меча о деревянные ракетки, и в отсутствие этого неутомимого метронома пляж заполняет невесомая, полая пустота, в которой умирают все звуки. В воде всего пять человек, но никто из них не плавает – они странно стоят, чуть покачиваясь, похожие на поплавки. Захожу все глубже, взвизгивая каждый раз, когда рядом мелькает бело-прозрачное желе. Озираюсь по сторонам, как будто высматриваю тайного врага, подпрыгиваю и дергаюсь от каждой волны, от каждого всплеска, принимаю за медузу грязный целлофановый пакет, колыхание песка в воде и собственную ногу. Вода чуть выше пояса, а я уже дошла до ручки: я уже живу в фильме ужасов Хичкока под названием «Медузы», и живой поплавок справа от меня – молодой парень – смеется. Я говорю:

– Может, ты с медузами дружишь, они тебя не смущают, ну и целуйся с ними!

А он продолжает смеяться. Я не знаю, что ему от меня надо: заигрывает или просто хочет поболтать – в Израиле не всегда разберешь, и одно может очень быстро перейти в другое, но в любом случае все очень легко и ни к чему не обязывает, и я постоянно завожу знакомства с самыми разными людьми, это очень веселое и интересное занятие, особенно здесь, где почти все сумасшедшие, особенно в июле, когда сумасшедшие все абсолютно. Он смеется – обычный израильский парень – черноглазый и загорелый, и немного нахальный, но при этом спокойный – значит, после армии – такой оттенок непоколебимой уверенности в себе, но без заносчивости, появляется именно после армии. Он говорит:

– Они меня и правда не смущают, но так забавно наблюдать за людьми и их реакциями… Я даже прозвища даю.

– В смысле?

– Ты всех превзошла.

– Да ну?

– «Исследовательница». В панике смотришь по сторонам и выискиваешь: откуда может прийти опасность…

– Может, от тебя?

– От меня?!

– Может, ты сам медуза?

Иврит – мой самый легкий язык, в том смысле, что легкий сам по себе – домашний, смешной, импульсивный, быстрый и как будто понарошку, не всерьез, поэтому на иврите я говорю очень быстро и сказать могу все, что угодно, не задумываясь. Намечается закат, я в своем любимом море, я знаю, что под водой скрыты мои соленые щиколотки, что во мне жизнь и кругом жизнь, и болтаю без умолку:

– Конечно, ты – медуза, поэтому они тебя и не жалят, чувствуют, что ты один из них. Ты – волшебная медуза, которая может превращаться в человека, напускать на себя безразличие и заманивать невинных людей в море. Ты медузный жрец и приносишь нас всех в жертву медузному богу…

– А-а-а-а-а-а-а-а! Иди отсюда, – кричу я, отмахиваясь от щупальца. – А-а-а! Убери ее, у меня скоро будет душевная травма!

– Это у меня будет душевная травма – от твоих воплей. – И он берет медузу за шляпку, поднимает и держит у лица: – Ах ты моя медузочка, красавица моя, лапочка! – И вдруг неосторожным движением натыкается на щупальца: – Твою мать, сука!

– Что, – говорю, – любовь прошла, завяли помидоры? Где ж нежные чувства, где солидарность, где уважение к личности, наконец? Цапнула – так сразу «сука»? Какой ты непостоянный…

И вдруг резко вылезаю из воды, надеваю шляпу с широкими полями и ухожу с пляжа – искусанная медузами вдоль и поперек и непонятно, странно счастливая.

И такая же странно счастливая я была, когда три дня смазывала себя противоаллергической мазью: от плеч до ступней – на теле не было ни одного живого места, я не могла ни сесть, ни лечь, все чесалось, зудело, пылало, даже температура поднялась, казалось, что я вся – один сплошной ожог… А потом – спустя неделю – услышала по радио сообщение о взрыве и поняла, насколько коварны медузы: жар и пылающая кожа притупили мое тревожное внимание, успокоили, убаюкали, а оказалось, что вот он – настоящий ожог, когда в глазах не темно, а светло, слишком светло и ярко, так, что больно смотреть на этот белый свет – белый от солнца и от молока, которое льется мимо чашки с кофе на холодный, пятнистый пол. Какая же я дура, ведь надо было знать, надо было предчувствовать, что расплата будет, что цена есть у всего, а у того, что происходит со мной этим летом, – цена двойная. Когда наслаждаешься каждым движением, когда откровенно и нагло любуешься своим телом и лижешь соленую кожу на щиколотках, и любишь все проявления этого мира, а особенно все вещественное и зримое, все, что на ощупь, по-щенячьи, без мысли, а по наитию, когда пальцы думают и познают за тебя, тогда – тогда надо очень четко понимать, что такое бездумное существование не может остаться безнаказанным, такое нахальное счастье не прощают…

Читать дальше