Сухбат Афлатуни - Муравьиный царь

Михалыч давно не ездил на такой километраж и испытывал усталость.

– А почему они вас черным назвали? – спросил у доктора.

– Уроды потому что.

Снова установилась тишина, не считая мотора и хрустящего звука дороги. Михалыч стал думать о молчании, от чего люди молчат.

– Когда здесь работать начал, – сказал доктор, – они халат у меня свистнули. Перекрасили в черный и подбросили. Шутки такие.

Михалыч поглядел с интересом. Доктор хмыкнул носом:

– А я стал черный носить. До сих пор ношу. – Он похлопал по рюкзаку. – Шапку, кстати, не хотите купить? На собачьей шерсти, полезная.

– Не, – сказал Михалыч. И, чтобы уйти от темы, добавил: – Боятся вас.

– А что ты за врач, если тебя не боятся? – Доктор пошевелил ногами. – Я так даже считаю, что Россией должны управлять врачи. Тогда порядок будет.

Михалыч засомневался в этом, а вслух сказал:

– А кто такой этот Коля?

– Кто-кто… По детству не слышали, что ли?

– Нет.

– Вообще, он Кола, а не Коля. По-нашему, Коля.

Доктор замолчал и снова напряг кулаки.

– Может, музыку поставить? – сказал Михалыч.

– Ставьте… Кола. Слышали?

Михалыч не слышал. Заиграла музыка. Михалыч сделал тише.

– Раньше богом себя называл, – сказал доктор.

– Кто?

– Кола. Кола-бог. Колобок. Это слышали?

– Слышал, – кивнул Михалыч и глянул на мать. Та опять рисовала пальцем.

– Церковники с ним войну вели, – сказал доктор. – При царях еще. Загнали его на болота. Там у него сейчас резиденция… – Поглядел на магнитолу: – А классической нет?

– Вивальди? – проявил информированность Михалыч. – Нет. А какой он… этот…

– Коля? Нормальный. Я его лечу иногда.

– Он вправду бог?

– Ну, такой… языческий. Организм изношен. Давление. Полиартрит.

– А мне говорили, – Михалыч снова глянул на мать, – что он из одной головы состоит.

– Сказки, – поморщился доктор. – Тело есть. Деревянное, правда. Предлагал на мрамор заменить, японцы сейчас качественно делают. Нет, привык к дереву. А голова… Что сказать? Ясный ум. Все помнит.

– Получается, этот Кола там главный?

– В Бездне? Не. Там князь. Вы, кстати, как к нему…

– Поддерживаю линию, – сказал Михалыч, вспомнив совет.

– Нормально… Это Никак вас подучил?

Михалыч молчал.

– Голова у Лёхи есть, – сказал доктор. – Если б не аморалка, уже бы в Подмосковье жил. В элитных лесах.

Михалыч вспомнил аквариум и нахмурился. Доктор, наоборот, стал лицом мягче.

– Как с бабой пообщается, из него вся сила выходит. Бери его голыми руками. Сколько раз горел на этом… Вы на него не подписали? – Доктор глянул на помятый листок, все еще лежавший на коленях Михалыча.

Михалыч помотал головой.

– Правильно. Кровью бы пришлось, – сказал доктор.

– Своей?

– Не. Лягушачьей. Человечьей запретили им. Еще в девяностые подписывали, а потом губернатор приезжал. Перешли на лягушачью.

Михалыч убрал листок с колен, сунул в бардачок.

«Может, курят они здесь что, – думал, покусывая изнутри губы. – Мох какой-нибудь…»

Он не сразу услышал звук мобильного. Сильно задумался. Дернулся, пошарил рукой.

В трубке была Лена. Слышимость никакая. Лена будто захлебывалась.

– Ты не слушай ее… если скажет…

– Кто? – напряг лицо Михалыч.

– Она не поняла… потом объясню…

– Кто, не слышу!

– Пришла… Не слушай ее… – Голос Лены то всплывал, но снова тонул.

Потом превратился в страшный звук, и пошли гудки.

Попытался перезвонить ей… Как в танке.

Михалыч сжал губы.

Доктор вздохнул и кивнул.

Михалыч вылупил глаза и вопросительно приоткрыл рот.

– Обычно уже с Песковки связи нет, – ответил доктор.

Михалыч вернулся к дороге. Голос Лены ему не понравился.

Может, почувствовала?.. Вспомнил свои сегодняшние успехи и снова сжал губы. Инициатива там была, конечно, не его, но он ведь и не сопротивлялся. Еще сам в своем раздевании поучаствовал. А у Лены интуиция, всё ловит.

Только не похоже было по звонку. Про кого она говорила? «Она, она…» Мать? Или Катюха? Михалыч слегка оглянулся на мать. Та как сидела, так и сидит.

– Что? – спросила.

– Ничего. – Михалыч отвернулся обратно.

От белизны этой глаза уже начали болеть.

– Вы хоть с Серегой друг другу слово сказали? – спросил ее.

– Да.

Михалыч втянул воздух. Подержав в себе, выпустил.

– Плохо ему, – добавила мать.

– Зато мне хорошо, – сказал Михалыч.

– А что тебе плохо? Отвезешь меня, и будете… жить-поживать, добра наживать.

– Уже не буду. Уволили меня. Из-за вот этой поездки.