Здислав Романовский - Белое и красное

Во двор вышел Антоний, за ним Адам. Мальчишка, кажется, лицом вышел в мать, полуякутку, полутунгуску. Европейцы предпочитают иметь любовницами тунгусок или якуток, а не своих женщин — во всяком случае, так считают в этих краях. «А ведь невеста Антония в Варшаве красивая, судя по фотографии, была… а может, есть?.. Нет, пожалуй, была…»

Тимофей занялся лошадью. Ему помогал Адам.

— Не простудится? Совсем легко одет.

— Он закален. Выдержит, он ведь… — Антоний осекся.

Видно, хотел сказать: якут. Разве Антонию в здешних условиях воспитать сына поляком?

— По следам на дороге я понял: ты выезжал совсем недавно на своей тройке?

— Вчера была пятая годовщина со дня смерти моего друга Пилевского. Я не был на его похоронах — якуты не сказали мне; вот теперь нет-нет да и сворачиваю на его могилу, помолиться. Помнишь Пилевского? Хотя откуда ты можешь его помнить? К нему сюда жена приехала, было это давно, тогда они были совсем молодые, только она сразу же умерла.

В сенях Чарнацкий по привычке отряхнул тулуп, хотя снег в тот день не шел. Обратил внимание на старый якутский календарь из дерева. Он стоял у стены — на нем были дырочки и колышки, с их помощью якуты отмечали ритм бегущего времени. Рядом лежал дейбир — им погоняли лошадей, оленей, можно было и комаров отгонять.

— Собираешь?

— Нет-нет да что-нибудь отыскиваю и Юрьеву подбрасываю, мне со всей округи свозят. Только Юрьев теперь большая власть, его, наверное, уже музей не интересует, собирается из якутов социалистов сделать. Интересно, интересно! А Петровский, значит, теперь вместо Тизенхаузена.

— Петровский нынче комиссар Якутии. Утвержден Временным правительством.

В комнате, куда они вошли, пахло смолой, свежим деревом, от кафельной печи исходило тепло. На стене. — несколько акварелей Антония в рамках из березы. Оставив на минутку своего друга, Антоний принес из кладовки водку и кусок вяленой оленины.

— Для начала. А Нюта сейчас подаст чай, ты, видать, здорово промерз. Самовар она уже поставила, будто чувствовала, что кто-то приедет.

Нюргистана, таково было полное имя дочери Тимофея, внесла на подносе стаканы с чаем, сахарницу. Чарнацкий сразу улавливал следы Азии в чертах своих ссыльных знакомых, а вот в лице Нюргистаны он почувствовал веяние Европы. И ничего удивительного — уже многие столетия якутская и тунгусская кровь смешивалась с русской.

Хотя Нюта не сказала ни слова гостю своего мужчины, держалась она менее напряженно и растерянно, чем ее муж. Когда она вышла, он разлил по стаканам водку.

— За твой приезд!

— Я думал, ты выберешься в Якутск. Свалили царя, великие события происходят в мире, а ты сидишь себе в своей норе.

— Ну и что же интересного происходит в мире? Все говорят, говорят, говорят или, может, уже стреляют?

Неужели случившееся Антония не волнует? Это его-то, проведшего на каторге и в ссылке почти десять лет!

— Действительно, на собраниях Комитета общественной безопасности схватки происходят страшные. Это все потому, что у Петровского и его группы есть ярые враги. Я был свидетелем, как в бывшем губернаторском доме купец Никифоров во время заседания чуть не ударил Юрьева табуретом.

Чарнацкий долго рассказывал другу о событиях в Якутске. Антоний слушал, всем своим видом давая понять, что ему, поляку, нет никакого дела до большевиков, эсеров, федералистов и вообще до всех этих российских проблем.

— Как погляжу, тебя захватило происходящее. За свержение Романовых я охотно с тобой выпью, только, прости меня, Ян, не верю я в победу русской революции. В окончательную победу. Хаос, кровь, новый царь, да-да, и ничего больше.

Странно. Революция в России — свершившийся факт, почему же Антоний ведет себя как страус — прячет голову в песок. Ян невольно усмехнулся: с чего это вдруг здесь, в этой бескрайней, тянущейся на многие тысячи километров белой снежной равнине он вспомнил о песке и страусе?

— Я уже сказал себе — после всего, что мне здесь довелось пережить… Единственное известие, способное меня действительно взволновать, — это сообщение о том, что есть Польша. И тогда…

Антоний умолк. Не закончил, как и во дворе, когда заговорил о сыне.

— Давай еще по одной.

Антоний пил редко. И мало. Сейчас их разговор не должен опуститься до пьяной болтовни.

— Налей.

— Последний раз я пил с Тимофеем. Он вернулся из тайги, и знаешь, о чем он заговорил, когда водка придала ему смелости? Сказал, что приведет шамана. Для нового дома очень важно, чтобы в него вошел шаман с бубном. Дух-хозяин поселяется даже в шалаше, который человек ставит на одну ночь, объяснял Тимофей. А тут целый дом.