Здислав Романовский - Белое и красное

«Прекрасно, вот мне и не пришлось называть фамилию Бондалетова. Ход удался, даже в бильярде не всегда столь удачно складывается комбинация», — с трудом скрывая удовлетворение, просиял Эллерт.

— Да, капитан Бондалетов, я удивлен, что вы даже мне не доложили, что комиссар Шафран не соизволил выполнить распоряжение вышестоящих властей…

— Я считал, что вас, Василий Николаевич, поскольку вы отвечаете за край, где могли бы поместиться две Франции, вряд ли стоит беспокоить подобными мелочами, комиссия Центросибири вернулась в Иркутск, это самое главное, ну а то, что она не выехала, а отплыла, существенного значения не имеет.

«Что за наглость, чего доброго, этот облезший лев попадется на крючок, проглотив столь чудовищный комплимент», — передернулся от злости Эллерт.

— Да-да, конечно… — забормотал Соколов. — Вот именно… Вера Игнатьевна, кажется, просит слова.

— Я удивлена. Значит, капитан Бондалетов, великолепно осведомленный, что в Якутске подчиненные городскому Совету вооруженные силы располагают одной-единственной пушкой, считает мелочью, не заслуживающей внимания, потерю «Тайги»? — В выражении лица Веры Игнатьевны действительно что-то было от хищной птицы. — Но не это главное. На основании информации, которой я располагаю, комиссар Шафран под давлением масс сдал большевикам Олекминск, причем большевики вели широкую агитацию за освобождение города у него под носом. Таким образом он доказал комиссии из Иркутска, каким авторитетом он пользуется, а стало быть, и наш якутский Совет, представителем которого он является.

«Резко. Весьма резко», — в восторге подумал Эллерт. Эта женщина все больше влекла его к себе.

— Если я не ошибаюсь, кандидатуру Шафрана предложил капитан Бондалетов? — спросил, вернее, подтвердил Игорь Иванович.

— Шафран — преданный Совету человек, и действовал он в весьма сложной ситуации, под давлением толпы, — не скрывая раздражения, возразил Бондалетов.

— Стрелять надо было! Стрелять! — выкрикнул один из членов Совета. — Грабят! Разрушают! А полиция или, как там у вас, милиция капитана Бондалетова от страха поджимает хвост.

— В России стреляют в толпу уже много лет, а что это дало?.. Девятьсот пятый, двенадцатый, семнадцатый. Нам следует учить Россию демократии. Возьмите европейские страны. Надо начинать от самых истоков, с букваря, считайте, что мы пошли в первый класс истории.

В Игоре Ивановиче временами просыпался неистребимый либерал.

— Россия с ее прошлым, Россия, давшая миру Пушкина и Толстого, не должна ни у кого ничему учиться. Я бы сказал, она уже в университете истории, если вам угодны подобные сравнения.

— А помнишь, Игорь Иванович, как мы дискутировали в последний день далекого восемьсот девяносто девятого года…

«Шафран останется. И этот растяпа Бондалетов — тоже. А старцы из якутского Совета будут заняты болтовней», — злится Эллерт. Демократия, порядок. И если бы он собственноручно не взломал сейф на почте, у Совета не было бы даже тех четырехсот тысяч рублей, с которых начинали. Правда, Центросибирь прислала пятьсот тысяч, но ведь большевики, до того как их арестовали, успели спрятать сто тысяч.

Вера Игнатьевна посмотрела на Эллерта, ища у него поддержки. Капитан решил перейти в атаку. Он ждал, пока Соколов закончит свои воспоминания, о чем говорили ссыльные в Верхоянске в последний день девятнадцатого века.

«Ему пора браться за мемуары. Когда его приведут ко мне для подписания акта об отречении, придется посоветовать незамедлительно приступить к мемуарам, и особенно обстоятельно описать новогоднюю ночь конца прошлого столетия».

— У кого еще есть вопросы?

Эллерт, размечтавшись, не заметил, что комиссар закончил воспоминания. Однако, услышав вопросительную интонацию в голосе Василия Николаевича, капитан вскочил с места.

— Мне хотелось бы, уважаемый Василий Николаевич, выяснить, знаете ли вы, что вчера в городе вновь вышел большевистский «Бюллетень». Послушайте только, что пишут эти негодяи: «Бесправие по отношению к жителям Якутска, произвол властей, в тюрьму заключена вместе с тремя маленькими детьми товарищ Вилюйская, продолжаются аресты политических противников, грабежи, присвоение народного достояния…» Я слишком вас уважаю, Василий Николаевич, чтобы зачитывать то, что пишут о вас.

Удар был рассчитан точно. Бондалетов, вскоре после приема у Шнарева, доложил Соколову, что милиционеры типографию обнаружили, и поручился собственной головой, что больше никогда ни один большевистский бюллетень, ни одна большевистская листовка в Якутске не появятся. Конечно, Бондалетов типографию накрыл, это известный факт, но разве можно поручиться, что большевики не откроют другую. Садясь, Эллерт заметил полный признательности многообещающий взгляд Веры.