Кристоф Симон - Франц, или Почему антилопы бегают стадами

И вот журавли летят над нашим воздушным шаром, как вдруг у одного журавля, вероятно, пожилого и, вполне возможно, страдающего сахарным диабетом, приключается инфаркт, и он отдает концы. Он выпадает из стройного клина и несется с неба клювом вперед прямо на наш монгольфьер и пронзает его как стрела.

– Дырка! – радостно кричит Юлиан.

– Боже милостивый! – в ужасе кричит пилот. – Мы теряем воздух!

Шар начинает падать, пилот орет благим матом и истово крестится, Юлиан довольно урчит и размахивает руками, Венесуэла, дипломированная разрушительница, морщит брови, мой желудок совершает сальто, будто барабан стиральной машины, а перед внутренним взором проносятся сцены моей едва только двадцатиоднолетней жизни: поступление в гимназию, Эрйылмаз, сидящий рядом с желтым диваном, Эм Си Барсук в зарослях бузины… мне вдруг стало страшно жаль умирать. Я совершенно не хотел умирать. Я был вполне доволен тем, что я есть, что я не неживой, и ради этого стоило разок напрячь мозги. Нет, умирать не мой черед, твердо решил я, ни за какие коврижки не умру, и пусть мне хоть сто семь лет стукнет и я разучусь считать до трех – даже тогда никто не заставит меня сделать то, чего я не хочу.

Никогда в жизни я еще так не потел.

Венесуэла, надвинув бейсболку на лоб и выключив горелку (чтобы не загорелась съежившаяся оболочка шара), возилась с аварийными тросиками и подбадривала бледного как смерть пилота. Она, должно быть, чувствовала то же, что и я, потому что, пока мы так безудержно мчались навстречу земле, она прошептала на ухо сначала Юлиану, а потом мне кое-что, о чем я никогда никому не расскажу, но от чего я на мгновение перестал сбрасывать мешки с балластом, и, если бы это не звучало так ужасно, можно было бы сказать, что на реснице у меня повисла слеза.

Мне хотелось крикнуть: «Звездочка, дорогая, обними меня покрепче».

Вместо этого я только промямлил: «Ты классный парень, Венесуэла. Честно. Умирать с тобой одно удовольствие».

Коротко говоря – мы отделались испугом. Монгольфьер рухнул в Невшательское озеро, которое поглотило корзину, оболочку шара и останки несчастного журавля, в то время как Венесуэла, Юлиан, пилот и я были извлечены из воды суровыми романдскими рыбаками и укутаны в шерстяные одеяла. Юлиан (порядком посиневший и помятый в результате приводнения) с радостью вернулся в свою безопасную спецмастерскую, а я при ударе о поверхность озера, разумеется, налетел на горелку и сломал себе ключицу. Сказалось отсутствие опыта в аварийных приземлениях.

История имела одно последствие: Венесуэла, не боявшаяся прежде ни Бога, ни черта, вдруг как-то примолкла, замкнулась в себе и, приходя навестить меня в больнице, вела себя тихо и странно, мало говорила, грызла ногти на больших пальцах и сочиняла завещание. На мой вопрос, зачем ей в девятнадцать лет понадобилось завещание, отреагировала очень болезненно.

– Я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, мне нужно просто забыть об этой аварии. Но мы чуть было не сыграли в ящик, Франц, и одно я усвоила точно: никогда не знаешь, где подстерегает пуля, которая тебя прикончит. Я люблю жизнь, но нужно смотреть правде в глаза. Конечно, я не собираюсь умирать – с завещанием или без.

Иногда она спрашивала меня, как пишется какое-нибудь слово, вроде «автобиография» и «ассоциация».

– А меня ты не забыла упомянуть?

– Тебе причитается тысяча, пистолеро.

(Наша любовь была чиста, как поцелуй перед сном.)

Взвесив и просчитав свою жизнь, Венесуэла удалилась подальше от падающих мостов в менее рискованную сферу по обслуживанию детских площадок (эксплуатация и ремонт горок для катания, качелей, качалок, башенок, грибков, барабанов для бега и т. п.). Постепенно Аурелиана Геринельда Эл ера Амор вернулась к прежней бесстрашной жизни, которая стала конечной, но все равно оставалась самым ценным, что у нее было.

Фабрика грушевого сока осталась позади, и я ждал, когда мне придет в голову подходящая идея для апелляции.

Сломанная ключица на много дней приковала меня к постели. Малейшее движение было мукой. Йоханн заботился обо мне: отводил меня в ванную, приносил еду, проветривал комнату, читал книги, оставшиеся от Эрйылмаза, убирал кучки, которые делал Эм Си, ограждал меня от родителей (с которыми необъяснимым образом прекрасно ладил), включал в комнате гирлянду и тактично прикрывал за собой дверь, когда заходила Венесуэла, чтобы поделиться со мной сморщенной сливой из сада.