Павел Кренев - Под Большой Медведицей

– Целы твои овцы, чего там, даже приплод имеется, – заулыбался Феофан.

– Так-та-ак… – Зинаида побарабанила пальцами по столу, не зная, наверно, к чему бы еще прицепиться, не зря же она столько времени у матери прожила. Прицепиться было не к чему, это точно. Что такое с мужиком? Неужели из-за лебедя все? Ведь даже пить бросил…

– Ну ладно, – сказала она небрежно, – посмотрим, что ты за фрукт такой стал. Книжки вон читаешь, ворону какую-то завел… В деревне про нее звону…

Феофан поднял голову, глаза его посветлели.

– Не ворону, Зина, а лебедя!

– А что, большая разница?

– Да есть маленько…

– Ну и где подобрал ты его, дохляка этого?

– Ранил я его, Зина, теперь вот вылечить хочу.

– Хым, – сказала жена с едкостью, – сначала калечит, потом лечит. Только ты так и можешь, все у тебя через одно место.

Феофан сморщился и отвернулся, вздохнул:

– Да вот, дернуло меня, по глупости как-то вышло… Зинаида обрадовалась: разговор пошел так, как ей хотелось.

– А у тебя все так и выходит, по глупости. Вспомнить, что ли?

Феофан не ответил, только рукой махнул – и все.

– Ладно, – сказала жена, – черт с тобой! Все равно тебя не изменишь теперь. – В голосе ее звучали примиренческие нотки. – Иди показывай, что ли, своего калеку.

Феофану Павловскому эта зима принесла не холод – его он как-то и не замечал совсем, – а необычную, насыщенную жизнь, наполненную неведомыми раньше ощущениями. В ней было многое, в этой жизни: радость познания нового, не испытанные прежде заботы, в ней было больше светлых дней.

А главное, с ним в эту зиму жили два существа, которых он любил: жена его Зинаида и лебедь. Появился интерес, даже азарт к жизни.

В кузницу к нему в последнее время все чаще стали захаживать мужики. Кто с поводом, кто без, а больше так, почесать язык. Феофан рассказывал мужикам много интересного. Садились в круг, закуривали, и Павловский задавал вопрос:

– А вот, хоть к примеру, мужики, где, вы думаете, лебеди зимуют?

– Твой-то знаем где, – усмехнулись мужики.

Феофану это нравилось, но он забирал глубже, чтобы мужиков же и просветить.

– Да не, ну куда они на юг-то летят? Все же видали: летят, летят, а куда, и не знаем.

Мужики посмеивались, предполагали:

– В Крым, наверно, – туда все летят. Вон у меня женка, замучила, хочу, говорит, в Крым, зараза…

Феофан веселье поддерживал, но разъяснял все толком, как полагается человеку сведущему:

– Лебеди, ребята, зимуют в Северной Африке, например в Алжире, Тунисе, Марокко. Собирается их там мильоны. Там корма много и тепло.

– Вот где с дробовкой-то посидеть, – мечтал Васька Небоженков, азартный, почище вязкого гончака, охотник. – На заряд штук пять положишь, не меньше.

– Так тебя и пустили в Африку, – сомневались мужики. – Там, считай, одни миллионеры и охотятся. Ты что, миллионер?

– Не, не скопил еще деньжат, но…

– Вот и сиди со своей пукалкой, африканец, – зубоскалили над Небоженковым.

Васька и сидел. Курили дальше.

– Ты своего-то как назвал? – спрашивали у Феофана в который уж раз.

И Павловский охотно отвечал:

– Да Сваней, – и радостно посмеивался. Кое-кто недоумевал: что за имя такое? Ну Ваня – понятно. Но Сваня? На этот вопрос отвечать было особенно приятно, и Феофан оживлялся.

– На европейских языках, ребята, почти, можно сказать, на всех, я проверял, лебедь называется «сван » . Почему? Черт его знает почему! Но сван – и все! Хоть тресни. Ну что, назвать Сван? – Феофан тут разводил руками и делал пренебрежительно-недоумевающее лицо. – Так это всем уж приелось в Европе. А Сваня – все же больше по-нашему, правильно, мужики?

Мужики соглашались и изумлялись полиглотству и европейской широте познаний Феофана Павловского, родного их односельчанина.

По вечерам с женой было то же самое. Зинаида привыкла к Сване, привязалась к нему, как к собаке, и ее интересовало все.

– Фань, – просила она растолковать, – почему эт у лебедей ноги сзади? Так же ходить тяжело. Вон как переваливается… Что, нельзя посередке было отрастить?

– Понимаешь, – терпеливо разъяснял Феофан, – это чтобы в полете ноги не мешали, не тормозили полет. Вишь, как они далеко летают. Сколько сил-то нужно! А ходьба – это же не главное. Плавать тоже легче, когда ноги сзади.

Что-то в этих объяснениях Зинаиду устраивало, что-то нет.

– Слышь, Фань, – интересовалась она, – а правда, что если подругу в полете убьют, то и друг ее тоже на землю сиганет, разобьется, значит?