Камил Икрамов - Все будет хорошо

Азим Рахимович мог бы удивиться тому, что на юбилейном банкете, посвященном одному из математиков далекого прошлого, присутствовал товарищ, ведающий торговлей в городском масштабе. Просто ни один банкет не обходился без этого малорослого, поджарого, похожего на дипломата немолодого уже человека с седой головой и лицом смуглым и чуть тронутым оспинами. Джураев мало ел и мало пил, к концу банкета выглядел так же свежо и подтянуто, как и вначале. Он выслушал Азима Рахимовича внимательно, хотя корректность его отдавала снисходительностью.

— Вообще-то так не делается. Нельзя допускать, чтобы каждое учреждение имело свой магазин. Я подумаю. У меня к вам тоже есть просьба. У вас работает племянник моей жены, очень умный и хороший парень. Кто-то там его обижает. Может быть, вы лично разберетесь, если найдете время.

Легкость, с которой его ставили в положение — услуга за услугу, неприятно поразила Азима Рахимовича.

— Кто этот молодой человек? — спросил он.

— Эркин. Сын Ильяса Махмудовича. Мы женаты на сестрах.

Не зная, что ответить, Азим Рахимович медлил, и его тут же оттер от Джураева другой проситель, бородатый и толстый, не то архитектор, не то художник.

В субботу утром жена сказала ему:

— Нам необходимо навестить Ильяса Махмудовича.

— Сегодня? — Азим Рахимович почувствовал, как у него заныло под лопаткой. Он знал это ощущение. Пять лет назад врачи определили у него стенокардию. Сразу после защиты докторской. Именно тогда он бросил курить, по утрам занимался йогой, научился играть в теннис.

— Нет, — успокоила жена. — Но в ближайшие дни. Уже несколько человек намекали на это. Мы обязаны. Ведь он так много сделал для тебя.

— Надеюсь, ты понимаешь, что сейчас я не могу к нему ехать. Он не будет рад, наоборот. Отрицательные эмоции. И потом, разве к нему пускают? — с надеждой на отрицательный ответ спросил Азим Рахимович.

— Пускают. Я узнала. Это пока, слава богу, не инфаркт, обострение ишемической болезни, подскочило давление. Ему разрешают выходить в сад.

Два выходных дня прошли для Азима Рахимовича под знаком тягостных мыслей о предстоящем визите. Обычно именно в выходные дни ему удавалось поработать для себя. Он запирался в кабинете и анализировал эксперименты, выполненные за неделю, читал диссертации, писал отзывы, отвечал на деловые письма коллег. А тут не работалось, каждый еле слышный из кабинета телефонный звонок наполнял его ожиданием дурных вестей, под левой лопаткой болело все сильней, боль отдавала в руку, немели пальцы.

Давно не водилось в их доме валокардина, нитроглицерина, других сердечных средств, а говорить жене о забытой ими болезни он не хотел.

И в понедельник сердце болело не меньше. Он приехал в институт вовремя и отметил про себя, что желтой машины Эркина на стоянке нет.

Не торопясь шел директор к фонтану. Шел и посматривал в сторону ворот, Эркин так и не появился. Директор видел, как за зеркальным стеклом проходной поднялась длинная фигура вахтера, как медленно выдвинулась из стены и отделила институт от города алюминиевая решетка с символическими изображениями популярных физических чудес.

В приемной прямо против Миры Давыдовны со смиренным видом, уложив живот между колен, сидел Аляутдин Сафарович. По тому, как поспешно и подобострастно встал заместитель, как суетливо подхватил он с соседнего стула свою папку, Азим Рахимович понял, что тот готовит что-то не слишком приятное.

Предчувствие не обмануло. Аляутдин Сафарович положил на стол заявление с просьбой об освобождении от работы в связи с переходом в другой институт.

— Не обижайтесь, Азим Рахимович. Вы же сами хотели, чтобы я ушел.

— Я не обижаюсь, — сказал директор. — Видимо, я плохой руководитель, если не оценил вас.

— Да, — сокрушенно вздохнул толстяк. — Вы не плохой, вы молодой еще, неопытный, горячий. Вам трудно будет. Вы обижаете людей и сами не замечаете, что обижаете. Ведь правда?

Азим Рахимович не ответил, он просто взял заявление и написал: «Не возражаю».

— Мне последнее время не удается то, что всегда удавалось. Судите сами. Строительство базы отдыха перенесено на следующий финансовый год. А ведь я предупреждал. Магазин нам тоже не разрешают. — Аляутдин Сафарович взял из рук директора свое заявление, прочитал резолюцию.

— Допишите, пожалуйста, еще, что в порядке перевода.

— Это не я решаю, президиум.

— В президиуме согласовано.

— Тем более.

Азим Рахимович проводил бывшего своего заместителя до приемной. При Мире Давыдовне еще раз пожал руку, пожелал успехов на новом поприще. Не одна лишь обязательная вежливость двигала им, но какое-то чувство собственной вины или, по меньшей мере, возможной неправоты. Толстяк старался, не ленился, сделал много, и можно ли было так проявлять к нему свое отношение, можно ли было говорить «работайте честно»? А как будет работать новый зам?