Камил Икрамов: Круглая печать

Садык всегда во всем сомневался.

— А ты точно знаешь?

— Точно.

— Рубль двадцать?

Кудрат не ответил. Он скучающе посмотрел на потолок, где раньше было гнездо летучих мышей и густая паутина. Теперь гнездо они разрушили, и паутина висела клочьями.

— Подожди, — сказал Закир. — Почему же тогда их все не покупают? Простые стоят восемь, а такие крепкие — рубль двадцать.

— По справкам, — так же скучающе ответил Кудрат.

— Ну и что? — недоверчиво, но примирительно спросил Садык.

— По справкам все дешевле. Там сказано — предприятиям и организациям.

— Значит, по справкам рубль двадцать. А без справок? — не унимался Садык.

— Если не верите, спросите у Азиза, — сказал Кудрат.

Это был запрещенный прием. Никто из ребят, сидевших на чердаке [1] Дорогой читатель, я пишу «чердак», чтобы не затруднять вас узбекским словом «балахана». На самом же деле балахана только отчасти похожа на чердак, и возможно, что лучше назвать ее мезонином. Но и мезонин не вполне похож на балахану. Прямо не знаю, как быть. Балахана — это второй этаж узбекского дома, иногда высокий и приспособленный для жилья, иногда низкий, используемый для хранения продуктов и вещей не первой необходимости. Короче, это и мезонин, и не мезонин, это и чердак, и не вполне чердак. (Прим. автора.) , не мог спросить у Азиза: для каждого это было бы унижением. Азиз был старше их, он окончил семилетку и служил курьером в какой-то конторе, где бухгалтером работал его отец, Уктамбек Таджибеков. Азиз ходил в длинных полосатых брюках, в ботинках фабрики «Скороход» и с ребятами говорил свысока.

— Спросите у Азиза, — повторил Кудрат.

— Ладно, допустим, — согласился поверить Садык. — У нас есть шесть рублей. Шестьсот на сто двадцать — пять. Мы можем купить пять пар бутсов. А справку где возьмем?

— Я напишу, — сказал Кудрат.

— Правильно! — обрадовался Закир. — Он умеет справки писать. Пиши справку.

Садык встал с циновки и вышел на балкончик.

Совещание происходило на чердаке дома, в котором два года никто не жил. Его бывший хозяин кузнец Саттар умер, а сын учился в Москве и со дня похорон отца в Ташкент не приезжал. На калитке и на дверях висели замки, заперта была и кузница, а на чердак ребята однажды пробрались с крыши дома, где жил Закир. Это было ранней веской, и к лету чердак был вполне освоен и обжит. Тут у них лежали циновки, по стенам расставлены ящики, в которых лежали книги и брошюры. В единственной нише на тряпочке лежал волейбольный мяч. Отец Закира к захвату мальчиками соседского чердака относился довольно равнодушно, и даже председатель махалинской комиссии — так в Ташкенте называют уличный комитет — не возражал.

Время приближалось к полудню.

Внизу был пустой дворик, за глиняным дувалом — узкая улица, по которой ехала арба, груженная мешками. На дувале росла трава и, еле движимые дыханием полуденного зноя, качались два мака.

— А мы разве предприятие? — обернулся Садык.

— Мы организация, — отвечал ему из пыльной и темной глубины чердака голос Кудрата. — Нас пять человек. Мы всегда вместе, мы играем в футбол. Мы даже не организация просто, а добровольная организация. Как артель.

«Может быть, мы и правда организация, — подумал Садык. — Вроде как артель». И тут же улыбнулся: артель футболистов. Такого он не слышал.

В прошлом году они впервые попали на стадион «Пищевик» и увидели, как играют в футбол. Потом они взяли две тюбетейки, набили их тряпками и сшили вместе. Играли на пустыре. Взрослые очень сердились на них.

— Как не стыдно! — сказал им однажды бухгалтер Таджибеков. — Такие большие, а бегаете в трусах, позорите свои семьи. Разве вы не мусульмане? Вы самарские, что ли?

Бухгалтер Таджибеков не с каждым разговаривал. Он вмешивался в жизнь улицы только тогда, когда, как ему казалось, такое вмешательство было крайне необходимо. Видно, он высказал свое мнение о футболе и в чайхане, потому что скоро ребятам просто не стало житья.