Патрик Рамбо - Шел снег

Отныне Себастьян работал с показным усердием. Ему хотелось, чтобы император заметил его, пусть переписчика, пусть слугу, который уподобляется мебели. «Я не очень полный? — спрашивал себя Себастьян. — Отлично, это ведь только мне на пользу». Он с холодным расчетом играл роль льстеца-низкопоклонника и лелеял надежду, что это принесет ему повышение по службе, достойное жалованье, может быть даже титул, земли, ложу в лучших парижских театрах — одним словом, полную обеспеченность и любовь молодых девушек, падких на золото и высокое положение в обществе.

Время от времени Себастьян Рок выходил из дворца. После грозы расквартированные на равнине солдаты барахтались в грязной воде. Долго находиться на улице Себастьяну не хотелось, и, забрызганный грязью, он возвращался на работу.

Как-то раз он встретил своего соседа из Нормандии д’Эрбини. По армейскому обычаю на продажу выставлялись личные вещи погибших. Заработанные таким образом деньги пересылались их вдовам и детям или же оставались полках, если покойники были холостяками. Поскольку денег уже давненько никто не получал, то вещи обменивались, причем самым непредсказуемым образом. Д’Эрбини выставил на торги вещи, которые сержант Мартинон когда-то привязал к седлу: кисет из свиного мочевого пузыря, топорик для разделки курицы, мешок, служивший ему подстилкой на биваке.

— А вот еще солдатский котелок, — крикнул капитан, размахивая своим товаром. — Кто желает, котелочек-то почти новенький!

— Давай, — откликнулся какой-то тучный человек в синем сюртуке. — Что хочешь?

— Бочку пива!

— Слишком много загнул. За все про все — мешок гороха. Идет?

Торговаться больше не стали, и покупатель отправился за горохом.

— Кто это? — спросил у капитана Себастьян.

— Как, вы не знаете Пуассонара? О-о, это продувная бестия! На всем наживается.

— Каким же образом?

— Собирает, накапливает, перепродает. Неплохо устроился, пройдоха!

Пуассонар работал в службе продовольственного снабжения при главной администрации. Он был одним из шести инспекторов отдела мясных поставок и никогда о себе не забывал. Во время пожара он умудрился натаскать из кремлевских складов мешки зерна, орехов, гороха, сахара, кофе, свечей, бочки пива и вина. Ни от кого не прячась, он загонял все это с большим наваром.

Себастьян уступил Пуассонару один из своих жилетов в обмен на русскую саблю — хороший сувенир и вещественное доказательство для придуманных подвигов. Он не забыл труппу мадам Авроры, а вот образ Орнеллы ему хотелось стереть из памяти. Все эти умиления, волнения, томления были совсем не к лицу тому новому персонажу, которого он собирался играть при дворе. Пусть Наполеон отдает предпочтение военным, а не гражданским, пусть… Себастьян мучительно раздумывал, как привлечь к себе внимание и симпатии его величества, но никак не мог найти ясной и вразумительной подсказки.

В конце недели тихий сентябрьский ветер перестал раздувать угли, и можно было возвращаться в сожженную Москву. Все, что осталось от города, имело только два цвета — черный и серый: черный дым, неподвижно повисший над пожарищем; черные каркающие вороны, по-хозяйски рассевшиеся на обугленных руинах; черные обгоревшие деревья с протянутыми, словно руки, ветвями; черные от сажи дымоходы, как башенки, возвышающиеся над четырнадцатью тысячами бывших домов; серый пепел, укрывший землю, обрушившиеся стены домов, обломки мебели, уцелевшие вещи, валяющиеся среди мусора; серые волки, разрывающие на куски останки людей и животных…

Императорской гвардии была предоставлена сомнительная честь первой вернуться в безлюдный город, отравленный стойким запахом гари. В начале колонны шли флейтисты и барабанщики. Высокий грустный африканец размахивал колокольчиками. Как некстати была эта музыка! И звуки ее не могли перебить рев животных и крики хищных птиц. Через каждые десять метров один гренадер выходил из колонны и становился на пост вдоль дороги, по которой император должен был проследовать в уцелевший Кремль.

Генерал Сент-Сюльпис скакал во главе четырех эскадронов драгун в непонятной пестрой униформе. Их ряды резко поредели после дизентерии. Генерал ехал с опущенной головой, чуть сгорбившись, будто придавленный гнетом свалившихся на него проблем. После взятия Сарагосы руины Москвы его нисколько не впечатляли. Д’Эрбини не скрывал зависти, глядя на генеральскую черную лошадь — турецкую кобылу с заплетенными в хвост лентами.