Патрик Рамбо - Шел снег

Мадам Аврора точно знала, что западнее церкви, а оттуда и дул ветер, есть речка и озеро. Но как туда добраться? Над ними нависла реальная угроза умереть в пламени пожара либо скончаться от жажды. Виалату попытался было тайком попить неприятной горькой воды из кропильницы и теперь валялся на полу, корчась от страшной боли в животе. Мадам Аврора не позволила первому любовнику грызть восковые свечи, от чего пить захотелось бы еще больше. Надеяться оставалось только на чудо, на дождь, который укротил бы, наконец, этот ненасытный огонь. Сколько удастся протянуть без питья? Они взывали к небесам, молились о грозе. А вокруг раздавался грохот рушившихся зданий, треск балок, дыхание пламени, неистовые крики людей и животных, оказавшихся в плену у огня. Расплавился свинцовый переплет витража, и он, с грохотом рухнув на каменный пол, рассыпался на мелкие кусочки. Осколок синего стекла угодил Орнелле в плечо.

Директриса распределяла водку по рюмке, затем по полрюмки и, наконец, по четверти рюмки. Достаточно было чуть-чуть смочить водкой губы, чтобы под воздействием паров алкоголя забыть о трагедии или хотя бы на какое-то время отвлечься от нее. Что там, на улице: день, ночь? Ни лучи солнца, ни лунный свет не могли пробиться сквозь черные тучи дыма. И лишь неспокойное оранжевое пламя отражалось в витражах, бросая на стены и серебряные оклады икон дрожащие блики. Свечей уже давно никто не зажигал. Обессилевшие комедианты жили в желтоватом полумраке.

Свернувшись калачиком, обхватив руками ноги, Орнелла внимательно смотрела на рельефный портрет какого-то бородатого святого. Его лицо немного отделялось от инкрустированной драгоценными камнями основы. Святой сурово взирал на мир своими миндалевидными глазами. И вдруг Орнелле показалось, что губы святого зашевелились, вот-вот он ей что-то скажет, выйдет из рамы и уведет ее. Начались галлюцинации. Вот Орнелла уже в аду. Нервюры свода раскачиваются, словно ветки деревьев. Монументальные колонны превращаются в группу подвижных малых колонн. Она видит чернокожего гиганта. На нем кивер из светлого медвежьего меха, золотистый сюртук с эполетами, от которых он кажется еще шире в плечах. Демон все ближе и ближе. Вот он подхватывает ее и уносит. Слышатся его решительные и громкие шаги. Орнелла уже никак не реагирует на происходящее. Кажется, этого высокого негра звали Отелло. Мюрат привез его из Египта, и он служил берейтором. На фоне раскаленных углей и пепла на лошади появляется Неаполитанский король, красивый парень с длинными вьющимися волосами. На короле польская шапочка с перьями, зеленая шинель с серебряной бахромой и желтые сапоги. На лошади красуется тигровая шкура. Короля окружают молодые гвардейцы…

Первое, что не может сопротивляться в обществе — это разум. Самые мудрые часто слепо идут за самым глупым и ненормальным: все изучают его слабости, настроение, капризы и все приспосабливаются к ним; никто не желает сталкиваться с ним, наоборот, все ему уступают; малейший проблеск мысли этого глупца вызывает всеобщую похвалу: все принимают во внимание, что порой он бывает вполне сносным. Его боятся, берегут, слушаются, иногда любят.

На третий день под проливным дождем пожар приутих. Однако то тут, то там из-под развалин вновь вспыхивало пламя. Император часто выходил на террасу Петровского дворца и подолгу стоял там, засунув руку под жилет, чтобы успокоить свой бунтующий желудок. Осознавая всю опасность положения, Наполеон впал в глубокое раздумье. Он отказался от похода на Петербург по скверной болотистой дороге длиной в триста лье, которую горстка крестьян может превратить в непроходимое месиво.

По мере своих возможностей Себастьян старался быть поближе к непосредственному окружению императора. Он изменился. Пожар усугубил его эгоизм. Во время катастрофы каждый думает только о себе. Твое исчезновение никто и не заметит. Даже барон Фен, которого Себастьян принял было за своего покровителя, без малейших угрызений совести мог оставить его в горящей Москве. Себастьян понимал, что друзей у него не было и нет. А коллеги? Все они болваны и невежи. Господин Бейль? Он не очень хорошо его знал, зато как прекрасна была его идея воскресить в памяти античную историю на фоне нынешних разрушений и катаклизмов! В такие времена, когда смерть воспринимается как обычное явление, человек может заплакать по любому поводу. Самые бесчувственные люди плачут от хорошо продуманной речи или выступления в суде. Наполеон сам признавался, что плакал, когда читал написанные высокопарным стилем «Испытания чувства» Бакюляра д’Арно. Вопреки всему Себастьян твердо решил не хныкать и не распускать нюни. Его рука больше не потянется за носовым платком при чтении «Новой Элоизы» , это уж точно! А у Руссо он возьмет очень трезвую мысль: «С тайным отвращением вхожу я в этот огромный пустынный мир…»