Эммануэль Каррер - Жизни, не похожие на мою

Жюльет дала понять, что нам не стоит торопиться с повторным визитом: ей потребуется какое-то время на восстановление после химиотерапии. В течение двух последующих месяцев сестры общались только по телефону. Жюльет по своей натуре предпочитала успокаивать близких, а не тревожить их, поэтому новости, приходившие от нее, не вызывали особого доверия. По ее словам, врачи высказывались оптимистично: сочетание химиотерапии и недавнего лечения герцептином, похоже, заставило болезнь отступить. Но речь шла о временном отступлении болезни, а не об излечении, так что даже в случае продолжительной ремиссии Жюльет могла строить планы на жизнь, исходя именно из ее сроков. На предложения Элен навестить ее, Жюльет отвечала, что стоит немного подождать: скоро потеплеет и можно будет посидеть в саду, кроме того, она пока еще слишком слаба. Эти разговоры разрывали Элен сердце. В каком-то ошеломлении она говорила мне: моя сестричка скоро умрет. Через полгода, год, но это произойдет, наверняка. Я обнимал Элен, брал ее лицо в свои ладони и успокаивал: я здесь, я с тобой, и это была правда. Немногим больше года тому назад я сам едва не потерял старшую сестру, а задолго до этого и младшую. Воспоминания о тех ужасных моментах помогали мне разделять чувства Элен, быть ближе к ней. Но это происходило только тогда, когда она говорила мне о своем горе, или когда я видел ее плачущей, а так, по правде говоря, я почти не думал о судьбе Жюльет. Если не считать этой проблемы, мы жили весело. Чтобы отметить новоселье, мы устроили большой праздник, и даже спустя несколько недель наши друзья не переставали повторять, что не припомнят, когда так веселились в последний раз. Я гордился красотой Элен, ее ироничностью и снисходительностью, мне нравилась ее легкая меланхолия, тем паче, что она не внушала тревоги. Фильм, снятый мною прошлым летом, планировалось представить на Каннском фестивале. Я ощущал себя блестящей, важной фигурой. Конечно, мне было жаль больную раком свояченицу-провинциалку, но сейчас она была так далеко… Ее угасавшая жизнь не имела ничего общего с моей собственной: передо мной открывались все двери, разворачивались грандиозные перспективы. Но больше всего меня раздражало то, что состояние сестры заметно угнетало Элен, и это мешало мне — не очень сильно, честно говоря, — полностью выплеснуть наружу ту потрясающую эйфорию, во власти которой я пребывал с начала весны.

Выход фильма стал отправной точкой на моем пути к славе, но до Канн на нем была промежуточная станция — кинофестиваль в Иокогаме. Я планировал лететь в Японию бизнес-классом, там соберутся все сливки французской кинематографии, и я уже предвкушал, как меня будут чествовать в японском стиле. Элен работала и не могла составить мне компанию, но в мое отсутствие она запланировала съездить, наконец-то, в Вьенну: Жюльет говорила, что ей стало лучше, погода наладилась, и можно будет подышать в саду свежим воздухом. Я улетал в понедельник, а в пятницу записал закадровый комментарий к документальной ленте, снятой в Кении совместно с одним из моих друзей, — в то время я много работал, мне даже казалось, что я не смогу остановиться. Осознание того, что запись прошла удачно, и я превосходно — лучше, чем когда-либо раньше, — владел своим голосом, доставили мне поистине нарциссическое удовлетворение. Мне даже удалось вставить в комментарий смешную фразу про гостей, которые доставляют удовольствие если не приходом, то уж точно своим уходом, так что мы с Камиллой, моим звукорежиссером, вышли из студии чрезвычайно довольные проделанной работой и самими собой. Мы отправились на террасу пропустить по стаканчику. Я стрельнул сигарету у девушки за соседним столиком, и мы обменялись шутками, до слез насмешившими хохотушку Камиллу. В этот момент подал голос мой мобильник. Звонила Элен. Она сообщила, что прямо с телевидения, не заезжая домой, отправляется на Лионский вокзал: с Жюльет плохо, она умирает.

Родители Элен ждали нас на вокзале Лион-Перраш. Они отдыхали в загородном доме в Пуату, но бросили все и через всю Францию помчались на машине к Жюльет. Я думал, что они позвонили Элен не сразу, а лишь спустя какое-то время, проделав половину пути, чтобы она не опередила их. Однако позже, на автоответчике нашего домашнего телефона я нашел несколько тревожных сообщений подобных тем, что я сам получал лет двадцать тому назад, когда моя младшая сестра попала в серьезную автокатастрофу. Тогда я пришел домой слишком поздно, да еще в изрядном подпитии и потому обнаружил их лишь на следующее утро. Мало того, что новость сама по себе была ужасной, так я еще не знал, куда деваться от стыда за то, что бессовестно проигнорировал сообщения и спал беспробудным сном пьяницы, хотя так оно и было на самом деле. А ведь мать, которую я часто обвинял в сокрытии правды во благо близких, сделала все возможное, чтобы поставить меня в известность о случившемся. Мы с Элен устроились на заднем сиденье, что напомнило мне давно подзабытый порядок вещей: взрослые спереди, дети сзади. Путь до больницы в районе Лион-Южный оказался довольно долгим и утомительным: рокадным дорогам не было ни конца, ни края, указатели попадались на глаза слишком поздно, нужные съезды оставались позади, поэтому приходилось ехать до ближайшего поворота и возвращаться назад по параллельной грунтовке. Зато проблемы с ориентированием позволяли говорить на нейтральные темы. Для родителей Элен, как, впрочем, и для моих тоже, хорошее воспитание заключалось, прежде всего, в умении сдерживать эмоции, но их покрасневшие глаза были полны слез, а руки Жака, отца Элен, заметно дрожали на руле. Перед самым прибытием Мари-Од, ее мать, сказала, не оборачиваясь, что, по всей видимости, этим вечером мы увидим Жюльет в последний раз. Хотя, кто знает, может быть, завтра тоже.