Карлос Фуэнтес - Избранное

И я ему сказал. Тереса, не сдержавшись, прервала меня криком: -Оставьте его, падре, оставьте! Разве вы не видите, что мы бессильны! Если он желает погубить свою душу и умереть, как жил, черствым, циничным...

Священник отстраняет ее рукой и приближает губы к моему уху, почти целует меня: - Им незачем нас слышать.

Мне удается усмехнуться: - Тогда имейте смелость послать их обеих ко всем чертям.

Он встает с колен под негодующие возгласы женщин и берет их за руки, а Падилья подходит ко мне, хотя они не хотят его подпускать.

- Нет, лиценциат, мы не можем вам позволить.

- Многолетний обычай, сеньора.

- Вы берете на себя ответственность?..

- Дон Артемио... Я принес утреннюю запись.

Я приподнимаюсь. Стараюсь улыбнуться. Все как обычно. Славный малый этот Падилья.

- Переключатель рядом с бюро.

- Спасибо.

Да, конечно, это мой голос, вчерашний голос - вчерашний или утренний? Не пойму. Я беседую с Пенсом, со своим главным редактором... Ах, заскрежетала лента, поправь ее, Падилья, она крутится назад, мой голос стрекочет попугаем... Ага, вот и я:

«— Как тебе нравится, Понс?

- Не очень, но справиться пока можно.

- Так вот, обрушь на них весь номер, без церемоний. Поддай им жару, крой почем зря.

- Твоя воля, Артемио.

- Ничего, для публики это не новость.

- Да, уж год за годом мозги вправляем...

- Я хочу просмотреть все основные статьи и первую полосу... Зайди вечером ко мне домой.

- В общем-то, все в том же духе, Артемио. Разоблачение красного заговора. Иностранное проникновение, подрывающее устои Мексиканской революции...

- Славной Мексиканской революции!

-...лидеры - прислужники иностранных агентов. Тамброни дал отличный материал, а Бланко разразился на целую колонку, сравнил их вожака с антихристом. Карикатуры - убийственные!.. А ты как себя чувствуешь?

- Не очень хорошо. Схватывает. Ничего, пройдет. Быть бы нам помоложе,

а?

- Да, не говори...

- Скажи мистеру Коркери, пусть придет».

Раздается мой кашель, потом скрип двери - открылась и захлопнулась. В животе спокойно, не бурлит, хотя и пучит... Я тужусь... напрасно... Вижу их. Вошли. Открылась и захлопнулась дверь красного дерева, шаги глохнут в толстом ковре. Закрыли окна.

- Откройте...

- Нет, нет. Простудишься, и будет хуже...

- Откройте...

«- Аге уои теотей, Мг. Сги2? 18 18 Вы обеспокоены, мистер Крус? (англ.)

- Изрядно. Садитесь, я вам все объясню. Хотите выпить? Придвиньте к себе столик. Мне что-то нездоровится».

Я слышу шорох колесиков, позвякивание бутылок.

- Уои 1оок О. К. 19 19 Вы хорошо выглядите (англ.). ».

Слышу, как падает лед в бокал, как шипит содовая, вырываясь из сифона.

«- Видите ли, я хочу объяснить вам, что поставлено на карту; сами-то вы не додумались. Сообщите в Центральное управление, что, если это так называемое движение за профсоюзную чистку одержит верх, нам придется закрыть лавочку...

- Лавочку?

- Ну, как у нас в Мексике говорят, штаны снять да на всё...».

- Выключите! - крикнула Тереса, подскочив к магнитофону.- Что за ужасные выражения?..

Я успел предостерегающе шевельнуть рукой, сдвинуть брови. И пропустил несколько слов из записи.

«-... о том, что намерены предпринять лидеры профсоюза железнодорожников?»

Кто-то нервно высморкался. Где это?

«-...объясните компаниям: им не следует наивно думать, будто речь идет о демократическом движении, когда выкидывают - вы понимаете? -выкидывают разложившихся вожаков. Вовсе нет.

- 1'т а11 еагк, Мг. Сги2 20 20 Я весь внимание, мистер Крус (англ.). ».

А, это, должно быть, чихает гринго. Ха-ха.

- Нет, нет. Ты простудишься, и будет хуже.

- Откройте!

Я, да и не один только я, другие тоже пытаются уловить в ветерке запах иной земли, полуденный аромат иных мест. Вдыхаю, вдыхаю то, что далеко от меня, далеко от холодной испарины, далеко от горячих миазмов. Я заставил их открыть окно, я могу дышать тем, чем хочу, развлекаться, отделяя один запах от другого: вот осенние леса, вот сухие листья, а вот спелые сливы; да, да, вот гнилые тропики, острая пыль соляных копей; ананасы, рассеченные ударом мачете; табак, подсыхающий в тени; дым локомотива, волны моря; сосны под снегом; металл и гуано - сколько запахов приносит это вечное движение...

Нет, нет, они уморят меня. Садятся, снова встают, ходят и опять садятся вместе, как одна большая тень, будто не могут думать и действовать отдельно. Опять сели, спиной к окну, чтобы преградить доступ воздуху, задушить меня, заставить закрыть глаза и вспоминать о том, чего я не могу видеть, трогать, нюхать. Проклятая пара - когда они перестанут подсовывать мне священника, торопить со смертью, с исповедью? Вон стоит на коленях, чистоплюй. Сейчас покажу ему спину. Но боль под ребром мешает. О-ох. Пройдет. Отпустит. Хочу спать. Опять острая боль. Вот... О-хо-хо... И женщины. Нет, не эти. Женщины. Любящие. Что? Да. Нет. Не знаю. Забыл лицо. Я забыл ее лицо. Нет. Нельзя его забывать. Где оно? Ох, оно было так прекрасно, ее лицо,- разве можно его забыть. Оно было моим, как можно его забыть. Я любил тебя, как же забыть. Ты была моей, как же тебя забыть. Какой ты была, ну, какой же ты была? Я могу думать о тебе, успокоиться тобой. Какая же ты? Как призвать тебя? Что? Почему? Опять укол? А? Почему? Нет, нет, о другом, скорей думать о другом; больно, о-ох, больно... О другом... Это успокоит... Это...