Карлос Фуэнтес - Избранное

Дальше шли молча. В воображении Хайме рисовался красочный и свободный мир, в котором юноши его лет уходили из дому, чтобы за месяц-другой приобрести полковничьи эполеты в египетском походе. Каждый солдат нес в своем ранце маршальский жезл. Наполеоновская эпопея приводила Хайме в восторг: он представлял себя в гуще всех этих славных сражений, носивших славные имена, которые, по словам энциклопедии, украшали парижскую Триумфальную арку. Ваграм, Аустерлиц, Иена, Смоленск, пирамиды, Фридланд, блестящие мундиры, топот кавалерии, пылающая Москва, этот удивительный пожар в снегах; и таинственные женщины, прокравшиеся между страниц истории,- Жозефина, Мария Валевская; названия дворцов: Фонтенбло, Марли, Версаль, Шантильи; фигуры Фуше и Талейрана, их поразительные интриги и бурная судьба.

- А ты прочитал ту книгу, под названием «Война и мир»? - спросил Хайме.

- Нет.

- Очень она длинная. Ее в каникулы придется читать. Пока они молчали, Хуан Мануэль тоже предавался своим

неспешным мыслям. Пламенную деятельность, о которой писал Стендаль, он переносил на других людей и на другие поля. Вильистская конница в Эль-Бахио, яки 51, сражавшиеся в войсках Обрегона, засада, устроенная Сапате в Чинамеке. Теперь все эти герои мертвы, вместо них вокруг одни Жюльены Сорели, которые с большим красноречием рассуждают о Мексиканской революции.

- Я тебе дам, Себальос, книгу Васконселоса 52.

Хуан Мануэль провел тонкой рукой по непокорным своим вихрам. В долгие часы чтения он иногда задумывался над занимавшими его вопросами: почему люди в одни эпохи говорят так,. а в другие времена иначе? Страстная беспорядочность прозы Васконселоса, с одной стороны, и, с другой -спокойная ясность Гусмана 53. И почему одни люди рассуждают как о непререкаемой истине, хоть и на совсем иной лад, о тех же вещах, которые в других устах - ложь, низость, пошлость? Он вспоминал речи районных комиссаров в своей деревне и партийных лидеров в Ирапуато, передовицы газет, заявления чиновников. Да, то был второй язык Мексики, язык холуев.

Друзья шагали погруженные в свои мысли, чуждые тихой жизни этой приятной гуанахуатской улочки. Вдруг все разом загорелись фонари, шарманщик принялся крутить ручку своей шарманки - марш «Сакатекас» -перед окном, где застыли в неподвижности крошечные детишки, словно бы в первый раз и из самого первого ряда глядя на театр жизни.

Должен быть другой язык, который не только бы отражал, но мог бы изменять действительность, подумал Хуан Мануэль. Ему захотелось объяснить это своему другу. Но он сказал себе, что, пожалуй, сам не знает, какими словами можно выразить это необычное желание.

Они спустились по улице Хуана Валье, где жил Лоренсо. Из пансиона, большого кирпичного дома с белеными стенами, пахло пригоревшей едой. Хозяйка пансиона, незамужняя особа, круглый день не снимавшая белых митенок, покачивалась в качалке у открытого окна лучшей комнаты дома. Она кивнула Хуану Мануэлю и Хайме. Руки ее в грязноватых митенках, лениво сложенные на животе, при этом даже не пошевелились. Но когда два друга вошли во двор, хозяйка была уже там, зябко кутаясь в шерстяную шаль и притопывая по земле шнурованным ботинком.

- Молодой человек,- сказала она визгливым голосом,- прислуга говорит, что в вашу комнату невозможно зайти. Из-за этих ваших книг там полно пыли. Другие квартиранты потом не захотят в ней поселиться. Я не намерена - зарубите себе на носу - лишаться заработка.

- Мне очень жаль, сеньора... Но книги мне нужны для занятий,- ответил Хуан Мануэль и направился к лестнице.

- Молодой человек! - визгливо окликнула она.- Вы мне должны за месяц.

- Завтра, сеньора, мне выдадут зарплату в мастерской,- ответил Лоренсо, не оборачиваясь.

- Сеньорита!.. Сколько раз напоминать!

Они поднялись по узкой лестнице с шаткими ступеньками. С изъеденных временем потолочных балок капало. Штукатурка на стенах отваливалась, и в темных углах повыше прятались черные бабочки. Пройдя в глубь самого узкого коридорчика, Лоренсо открыл дверь с портьерой в цветочках, и друзья вошли в комнатку, заваленную книгами, которые громоздились стопками у изножья дрянной железной кровати и под ней.

- Вот, возьми... книгу... Васконселоса. А мне надо идти в мастерскую... сегодня сверхурочная работа.

- Я пойду с тобой.

Хайме подумал, что старая дева, повстречавшаяся им на улице, уже, наверно, успела насплетничать Асунсьон, что тетя, наверно, ищет его по всему дому, желая предотвратить гнев Балькарселя, и что дядя в свою очередь также пойдет в комнату Хайме убедиться, что племянник покорно не выходил из нее весь день. Но страх перед новым наказанием был менее силен, чем авантюрная радость неповиновения.