Карлос Фуэнтес - Избранное

- Сеньор Президент.

- Соньор Прозодонт.

- Саньар Празадант.

- Депутат Крус? Прошу.

Толстяк протянул ему руки, и оба стали похлопывать друг друга по спине, по талии, потирать ляжки. Толстяк, как всегда, пыжился от утробного хохота, целил указательным пальцем в висок и снова заливался беззвучным смехом, от которого дрожали живот и смуглые щеки. Потом застегнул с трудом воротничок мундира и спросил, читал ли он газету. Он ответил, что читал, что уже понял игру, но что все это не имеет значения и он приехал только для того, чтобы заявить о своей преданности сеньору Президенту, о своей безграничной преданности. Толстяк спросил, не желает ли он чего-нибудь. Он упомянул о нескольких пустырях за городом, которые сейчас немногого стоят, но со временем их можно будет продать по частям. И шеф полиции обещал устроить ему это дело, потому что они теперь кумовья, они теперь побратимы, а сеньор депутат сражался - о-го-го! - с тринадцатого года и имеет полное право пожить в свое удовольствие, не страшась превратностей политики. Сказав это, толстяк снова погладил его по плечу, похлопал по спине и по бедру в знак дружбы.

Распахнулись двери с золотыми ручками, и из кабинета вышли генерал Хименес, полковник Г авилан и остальные приятели, бывшие вчера вечером у доньи Сатурно. Они прошли мимо с опущенными головами, не взглянув на него. Толстяк снова рассмеялся и сказал, что многие его друзья пришли, чтобы заявить о своей преданности сеньору Президенту в этот час общего сплочения, и протянул руку, приглашая его войти.

В глубине кабинета рядом с зеленым абажуром он увидел маленькие сверлящие глаза, глаза тигра в засаде, и, наклонив голову, сказал:- К вашим услугам, сеньор Президент.. Рад служить вам верой и правдой, клянусь вам, сеньор Президент...

Я морщусь от запаха елея, которым мне мажут веки, нос, губы, холодные ноги, синие руки, бедра. Прошу открыть окно: хочется дышать. С шумом выпускаю воздух через нос - черт с ними - и складываю руки на животе. Льняная простыня, приятная прохлада. Вот это действительно важно. Ничего они не понимают - ни Каталина, ни священник, ни Тереса, ни Херардо.

- Оставьте меня..

- Что знает твой врач? Я знаю отца лучше. Новое издевательство.

- Помолчи.

- Тересита, не перечь отцу... Я хочу сказать - маме... Разве ты не видишь...

- Да-да. Мы остаемся в дураках - и по твоей вине тоже, не только по его. Из-за твоей трусости и дурости и из-за его... Из-за его...

- Ну, довольно, перестань.

- Добрый вечер...

- Входите...

- Довольно, ради бога.

- Продолжайте, продолжайте.

О чем я сейчас думал? Что вспоминал?

-...как нищие. Почему он заставляет Херардо работать? Ничего они не понимают - ни Каталина, ни священник,

ни Тереса, ни Херардо. Какое значение будут иметь напыщенные некрологи и панегирики, которые появятся в газетах? Кто из них наберется смелости сказать, как я говорю сейчас, что моей единственной любовью всегда была любовь к вещам? Физическое обладание вещами. Вот что я люблю. Простыня, которую я ласкаю. И все остальное, что сейчас встает перед моими глазами. Мраморный пол с зелено-черными разводами. Бутылки, хранящие аромат солнца разных стран. Старые, с тонкой сетью трещин полотна, оживающие при свете дня или свечи, полотна, которые можно не спеша рассматривать и ощупывать, сидя на позолоченной кожаной софе с рюмкой коньяка в одной руке, с сигарой в другой, облачившись в.легкий шелковый смокинг и погрузив мягкие лаковые туфли в глубокий пушистый ковер. Тут познает человек цену пейзажам и людям. Тут или на террасе у берега Тихого океана, глядя на заход солнца и отзываясь самыми тонкими, да-да, тончайшими движениями души на прилив и отлив волны, оставляющей серебристую пену на влажном песке. Земля. Земля, могущая становиться деньгами. Квадратные участки в городе, где тянутся ввысь строительные леса и каркасы зданий. Зелено-желтые участки за городом, где на плодородной, орошаемой земле гудят тракторы. Г орные участки, богатые рудой и углем, эти серые сейфы. И машины. Как сладко пахнет ротационная, проворно изрыгающая листы... «- О, дон Артемио, вам плохо?

- Нет, просто душно. Проклятая жара. Ну-ка, Мена, откройте окна...

- Одну минуту...»

Ох, уличный шум. Все сливается. Не разберешь, что шумит. Ох, уличный шум.

«- Вы меня вызывали, дон Артемио?

- Мена, вы знаете, с каким рвением мы отстаивали в газете - до самого последнего момента - президента Батисту. Теперь, когда он не у власти, это не так просто. Но еще труднее поддерживать генерала Трухильо, хотя он еще у власти. Вы знаете их обоих и должны понять... Ни к чему...