Array Шэнь Жун - Царь-дерево

— Мне не нравятся вот те цветы и верхушка пагоды. Я люблю естественные цвета. Если писать здесь пейзаж, то лучше всего акцентировать черноту этой воды. Глубокий черный цвет. Он гораздо богаче, чем все эти бьющие в глаза краски… Посмотри, какая в этой воде глубина и какая чистота. Она как прозрачное и крепкое вино. Ты не чувствуешь? А я уже словно пьяная.

Этот дурачок, конечно, ничего не чувствует. Он, наверное, считает, что все разговоры о любви должны заключаться в постоянном повторении одних и тех же двух фраз: «Ты меня любишь?» — «Я тебя люблю».

Солнце скрылось, на небе остался только светлый отблеск. Под деревьями уже сгустились сумерки. Озера будто вообще не видно. Замечательный черный цвет. Ли Хуэй сорвала травинку и стала ее жевать.

— Я как раз думаю, почему у диких растений такая жизненная сила — гораздо больше, чем у выращенных людьми? Я люблю запах этой травы. Почему-то я вспоминаю забытый запах мамы…

И снова Ли Хуэй была уже где-то далеко — в своих фантазиях и мечтах. Она словно только-только появилась на свет, все в мире казалось ей новым и удивительным. Из-за деревьев поднялась на небо луна и, как застенчивая девушка, осторожно приоткрыла свое нежное лицо.

Ли Хуэй молчала и, привстав, смотрела на луну. Какое у этой девушки лицо! Глядя на Ли Хуэй, можно забыть все — так волшебный лотос лишает людей памяти. Может, она вспомнила о чем-то или что-то разглядела в лунном свете. Ли Хуэй вдруг придвинулась к нему, сжала его плечо. Он почувствовал ее напряженное тело, ее горячее дыхание обожгло его. Вдруг что-то упало на руку Лян Цисюну. Что-то влажное — обжигающее или ледяное? Ли Хуэй с силой оттолкнула Лян Цисюна, лицо ее побледнело, в глазах стояли слезы. Почему она плачет? Эти слезы, судя по всему, не от волнения. И не от любви — Лян Цисюн чувствовал это. Он был растерян и напуган.

— Что с тобой?

— Ничего. Самое правильное — это не пытаться проникнуть в глубины девичьего сердца. Ты хотел мне что-то сказать. Наверное, насчет моей одежды? Скажи…

— Да нет, ничего. — Лян Цисюн замялся. — Я только хотел, чтобы ты задумалась над тем, как ты выглядишь со стороны.

Ли Хуэй усмехнулась:

— Ну говори. С удовольствием послушаю твои уроки морали.

— Я просто слышал, что очень многие товарищи…

— Не толки воду в ступе.

— Но ты ведь все знаешь. Я уже тебе все говорил.

— Из того, что ты говорил, я все-таки толком ничего не поняла, а хотелось бы разобраться. Ты говорил, что я и тебе часто кажусь странной?

— Да, немного…

— Что это за «немного»? — Ли Хуэй засмеялась, подняв голову, потом посмотрела на ставшую серебряной гладь озера. — В каком документе определено, что я должна носить только казенный френч? Что вся духовная жизнь должна идти по одному узаконенному стандарту? У меня свои вкусы, и если они в целом не противоречат общественной морали, если это никак не сказывается на моей работе, то что в этом плохого? Когда на экране танцуют девушки в смелых костюмах, то это почему-то считается красивым. У Сталина и Лу Синя были, например, усы, а теперь ребят точно за такие же усы считают стилягами. Мне всегда казалось, что уверенность в себе и внутренняя свобода раздражают окружающих. Ведь у многих из нас просто нет чувства собственного достоинства — и разве это не главное зло?

Она встала в волнении, подобрала камень и бросила его в озеро. Камень с шумом упал в воду, озеро взволновалось, от места падения разошлось множество кругов. Ли Хуэй опустила голову и посмотрела на Лян Цисюна:

— Тебе кажется необычной моя одежда. А ты не думал, что это говорит в тебе твоя зажатость?

Ли Хуэй закинула руки за голову и звонко рассмеялась:

— Вот у меня кулон — Венера Милосская. Это и символ духовной любви, и прекрасное тело. Правда, если тебе не нравится, то я могу его снять и надеть, например, крест — так будет даже строже и солидней. Или, может быть, изображение Будды — он, между прочим, сделан в Китае!

И вот так она всегда. И может, в этом причина того, что она укладывает больше двухсот пятидесяти метров за смену? И как теперь продолжать разговор?..

На следующий день она действительно надела вырезанного из яшмы Будду. И с этого дня они как будто стали отдаляться друг от друга, словно кто-то выстраивал между ними стенку. Кто? Конечно, этот проклятый Будда!

На предстоящие проводы нужно позвать и Да Ляна. Выйдя из поликлиники, где работала Су Аи, Ли Хуэй сразу отправилась на завод…

Полчаса назад, увидев у себя в кабинете Ли Хуэй, Су Аи решила, что она пришла на прием, и усадила ее на стул для пациентов. Ли Хуэй сказала ей, что болен папа и что Су Аи должна прийти к ним домой и его осмотреть. Это личная просьба Ли Хуэй, потому что отец очень тоскует…