Array Шэнь Жун - Царь-дерево

И Чжу Тункану оставалось только кивнуть головой. Он был очень серьезным, солидным человеком и не привык к подтруниваниям, тем более со стороны рабочих. Ему порой не хватало смелости, решительности, в результате чего в те времена, когда руководителей обвиняли в мягкости, несобранности или лени, его неизменно поминали первым. Но никто, ни начальники, ни подчиненные, не мог отрицать, что он хороший человек. Многолетняя борьба за власть, бесконечные политические бури не изменили его сущности и его отношения к людям, не отравили его души. Может быть, поэтому Лю Сыцзя сейчас и осмеливался говорить с ним так панибратски. Впрочем, современные молодые люди ко всем норовят относиться как к равным, не обращая внимания ни на богатство человека, ни на его положение, власть. Чжу Тункану это не нравилось, хотя он тоже не любил делить людей на сорта или ранги. Ему было неприятно, что Лю Сыцзя обратился к нему не «товарищ секретарь парткома», а «почтенный Чжу» — как к какому-то уборщику. Но Чжу Тункан сумел все-таки не выдать себя и сдержался.

Еще меньше понравилась ему манера обращения Лю Сыцзя с начальником автоколонны. Этот двадцатилетний юнец похлопал пятидесятилетнего шефа по плечу и сказал:

— Старина Тянь, ты сегодня какую-то чужую роль играешь! Обычно ты с шоферней свой парень, любишь с нами и выпить, и закусить, ни во что не вмешиваешься, всем хорош. А перед руководством вдруг лицо от нас воротишь, друзей не узнаешь, строгим прикидываешься — это не годится! Почтенный Чжу — настоящий кадровый работник, его твои приемчики не обманут!

Лю Сыцзя говорил вроде бы тихо, вполголоса, но Чжу Тункан все слышал. Не исключена возможность, что парень на это и рассчитывал. Тянь Гофу побелел от злобы, хотел выругаться, но, поперхнувшись, так ничего и не сказал. Секретарю парткома стало больно за него, однако и он промолчал. Даже не совсем понятно, почему Лю Сыцзя относится к начальству свысока, а оно с ним церемонится?

Чжу Тункан снова снял телефонную трубку и позвонил в автоколонну. Там долго никто не отвечал, тогда Чжу поручил техническому секретарю парткома вызвать тамошнее руководство. Секретарь спросил:

— Позвать начальника или его заместителя?

Начальник автоколонны Тянь Гофу не очень разбирался в делах, поэтому Лю Сыцзя им и помыкал. Говорить с ним не имело никакого смысла. А заместителем начальника была девушка Цзе Цзин, назначенная туда сравнительно недавно. Может быть, она сумеет вправить мозги Лю Сыцзя? Немного поколебавшись, Чжу Тункан сказал:

— Заместителя.

Секретарь понимал, почему его начальник колеблется. Все считали Чжу Тункана очень добрым и скромным, поэтому люди любили помогать ему. И секретарь добавил:

— Насколько я слышал, у Цзе Цзин с Лю Сыцзя тоже не совсем обычные отношения.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Чжу Тункан.

— Когда Цзе Цзин пришла в автоколонну, ребята встретили ее в штыки, а сейчас она с ними поладила, но учится у них курить, пить и одеваться, как они…

— Что? Маленькая Цзе учится курить и пить? Нет, это невозможно… Вызови ее немедленно!

Он посмотрел на кипу бумаг, лежавшую на столе, но не захотел сразу заниматься ею и пересел на диван. Очень чесались уши — у него всегда было так, когда он сердился; врачи западной медицины говорили, что это нервное, а китайские доктора — что это огонь, подступающий из тела к ушам. А поскольку руководители не могут не сердиться, значит, ему суждено страдать до самой пенсии. Он вынул спичку и начал ковырять ею в ухе.

Если Цзе Цзин в самом деле изменилась, это для него удар посильнее, чем история с Лю Сыцзя. Тот мог его только обозлить, но не расстроить, у Чжу к нему никакого особого отношения не было. А Цзе Цзин — другое дело. Это он ее открыл и выпестовал, ее не поставишь на одну доску с каким-то малознакомым парнем!

Чжу Тункан откинулся на спинку дивана и опустил голову с редкими седыми волосами, обнажив трогательную лысину на макушке. Он закурил, сощурил глаза и выпустил дым, который сразу окутал его, как туман — снежный пик. На этом самом диване они с Цзе Цзин не раз говорили. Для него, как для старого партийного работника и пожилого человека, каждый такой разговор был радостью, наслаждением, очищением души. Цзе Цзин была удивительно чиста в любом своем проявлении, можно сказать, прозрачна. Она могла выложить собеседнику решительно все тайные мысли, а это в сегодняшнем сложном мире поистине драгоценно. Она говорила с Чжу Тунканом чуть ли не ежедневно, и вовсе не для того, чтобы подольститься к нему, а просто потому, что секретарь парткома в ее понимании был чем-то вроде духовного отца, олицетворял собой партию. Политическая жизнь казалась Цзе Цзин самым важным. В тот день, когда девушка приняла решение вступить в партию, она разрыдалась и плакала так искренне, что было очевидно: партия для нее — самое высокое, самое великое; раньше она, видно, и подумать не смела, что может стать ее членом. Ей казалось, что она вступает в эту когорту с пустыми руками, что она недостойна партии, уронит ее авторитет. Чжу Тункан гладил девушку по голове, утирал ей слезы и вспоминал, что для него партия — то же самое. Чистота Цзе Цзин трогала, вселяла к себе уважение, как бы высвечивала в людях их недостатки и мещанские привычки, заставляла окружающих становиться лучше. Секретарь парткома не раз думал со вздохом, что если бы все были похожи на Цзе Цзин, то мир удалось бы спасти. Но он и беспокоился, считая, что чрезмерная чистота и наивность могут повредить девушке. Ему хотелось, чтобы Цзе Цзин всегда сохраняла свою индивидуальность и в то же время углубила ее, быстрее познала жизнь, потому что чистые души слишком уязвимы, ранимы.