Анна Козлова - F20

— Почему ты не идешь дальше пяти? — спросила я.

— Я не знаю, что дальше, — ответил мальчик.

— Шесть, — сказала я.

— Шесть? — переспросил он. — И что это значит?

— Это то, что идет потом, — я стала загибать пальцы и показывать ему: один, два, три, четыре, пять, шесть. Шесть — это пять плюс еще один.

— Плюс, — повторил мальчик.

— Плюс значит совмещение, — объяснила я, — когда к одному присоединяется другое.

Мальчик ничего не говорил и просто смотрел на меня.

— Ты не понимаешь, да? — уточнила я.

Он покачал головой.

— Я понимаю, как одно присоединяется к другому, но как они становятся одним? Это мне непонятно.

Я задумалась.

— Но такое случается, — сказала я, наконец. — С людьми тоже. Любовь присоединяет людей друг к другу.

— Да, — кивнул мальчик, — но она не делает их единым.

— Почему? — спросила я.

— Потому что все продумано, — ответил он, — вещи созданы такими, какими они должны быть.

— Как же тогда быть? — спросила я.

— Я не вижу здесь проблемы, — сказал мальчик, — любовь — это радость от того, что другой существует. Не более того. Ты не можешь стать им, и ты не можешь с ним слиться, оставаясь собой. Но ты можешь радоваться.

— Просто радоваться?

Я пригляделась к мальчику. Ему было лет пять, может быть, даже четыре, одежда, которая была на нем надета, выглядела странно. Белая рубашечка с вышитым на грудном кармашке медвежонком, в некоторых местах разошлась по швам, лохмотья ткани истлели и свисали на синие брюки. Из лямочек на поясе торчали обглоданные куски ремешка.

— Черви съели мой ремень, — сказал мальчик.

— Разве можно этому радоваться? — спросила его я.

— Но это ведь не плохо, — мальчик внимательно посмотрел на меня, — это просто такой закон. Все, что больше не нужно, начинает мешать. И тогда появляются другие, те, кто могут забрать у тебя ненужное. Разве ты не знала?

— Кому я могу отдать свое ненужное? Скажи мне, — попросила я.

— У тебя нет ненужного, — сказал он.

Я покачала головой. Некоторое время мы молчали. Мальчик отвлекся от меня, теперь он играл с лежащими около могилы камешками. Я несколько раз окликала его, но он как будто забыл о моем существовании. Мне надоело стоять рядом с ним, и я пошла дальше. Мальчик догнал меня. Теперь мы шли между могил рядом.

— Зачем ты ищешь его? — спросил мальчик.

— Я хочу быть с ним, — сказала я.

— Но так не пойдет! — крикнул вдруг мальчик. — Так не получится!

Я поняла, что забыла, в какой стороне кладбища могила Марека. Когда я была здесь в прошлый раз, мы с Анютиком шли от главного входа, а теперь я не знала, где главный вход и где вообще я нахожусь. Я стала просить мальчика показать мне могилу. Он ничего не отвечал.

— Я буду радоваться! — убеждала его я. — Я очень хочу радоваться! Но покажи мне, где он лежит, я хочу ему сказать, что я научилась радоваться!

Мальчик упрямо молчал. Мне захотелось схватить его и хорошенько избить. Я вцепилась в его рубашку, но он вырвался и побежал от меня. Я гналась за ним и орала на все кладбище.

— Я очень рада! Рада, что он умер! А я жива! Я рада, что все так устроено! Что все вокруг умирают! И что я умру! Я рада, рада! Что тебе еще от меня надо?!

В темноте я споткнулась о какой-то камень и упала лицом в землю. Земля была жирная, она пахла мясом, кровью, ко всему этому примешивался острый запашок желчи, шедший откуда-то из глубины. Я привстала на могиле, но подняться не смогла. Земля проваливалась под моими руками, она стала липкой, как тесто, из которого я не могла вырваться. Я начала проваливаться вниз. Это меня почему-то не особо пугало, я думала, что глубоко все равно не провалюсь, потому что прямо подо мной находится гроб, я просто упаду на него и все. Но гроба не было. Я опускалась все ниже и ниже, как будто меня проталкивало внутрь себя черное скользкое горло. По его краям я видела корни растений, куски деревянных гробов, человеческие кости, их было так много, что, казалось, вся земля набита ими до основания. Она переваривала их, как гигантский кит свою добычу. Медленно, с чавканьем, выделяя желудочный сок, коричневый и пахучий, в нем копошились черви и жирные слепые кроты. Меня засасывало все глубже, земля становилась горячей, как будто я приближалась к ее огромному сердцу, толкавшемуся и сотрясавшему все вокруг. Наконец я упала на гладкий прозрачный купол, под ним перекатывались потоки красной лавы. Некоторое время я просто лежала и смотрела, как все устроено, но потом я почувствовала, что купол, на которой я лежу, плавится от тепла моего тела, он стал мутным и мягким, я больше ничего не могла рассмотреть под ним. Купол обволакивал меня, пока не захлопнулся и я не оказалась внутри него, как в мягкой капсуле. Эта капсула пришла в движение, теперь земля не поглощала меня, а выталкивала наружу. Я двигалась вверх, и это опять длилось бесконечно, снова были кости, кроты и черви, я поняла, что этот цикл никогда не заканчивается, он всегда начинается сначала. И все случайно, кроме этого непрекращающегося движения, кроме поглощения и выталкивания, кроме процесса, который не упускает никого и ничего, в котором все со всем связано, и который и есть единственная милость. Милость. Мы лежали с Мареком на кровати, я спросила: как будет по-польски любовь? И он ответил: милошчь. Милость и милошчь, как это похоже, милость и есть любовь. Любовь. В этой земле, в могиле, милость, доступная и червям и кротам со слепыми глазами, милость, которая не делает различий, у которой нет важного и неважного, нет смерти и нет жизни.