Александр Григоренко - Потерял слепой дуду

Шурик взрослел, а это означало, что привязанности детства в другой, взрослой жизни не получат продолжения. Все понимали, и он сам понимал, что Светка и такие, как она, здоровые девушки выйдут за здоровых парней и будет у них работа, до которой Шурика не допустят.

Валентина тревожилась, но тревогу разгонял Василий, ее старший брат, веселый, круглолицый, коренастый, мало похожий на старика. Он принял Шурика как свое прямое мужицкое продолжение, учил внука всему, что умел сам, и так незаметно воспитал его руки.

Когда исполнилось внуку двенадцать – а ростом и шириной выглядел он на все пятнадцать, – дед взял его в свое дело, которого многие боялись и лишь немногие могли обойтись без него.

Василий резал крупный скот, считался по этой части лучшим, да, пожалуй, и единственным мастером. При надобности старухи заискивающе кланялись ему, а он, как бы освобождая их от этой неприятной вежливости, говорил грубо: «Сделаем, как два пальца…» – и всегда брал с собой внука.

Однажды так вышло, что Шурику пришлось участвовать в убийстве собственной коровы. Она была умная, намного умнее своей предшественницы, постоянно убегавшей из стада. Корова сама возвращалась с выпаса одной и той же тропой, впереди бежал теленок. Валентина выходила к воротам хлева с краюхой размоченного в воде хлеба, и теленок, увидев ее, сгибал хвост буквой «Г» и пускался в рваный галоп – корова же входила в хлев, как гордый корабль в гавань, оглашая прибытие троекратным уверенным ревом.

Потом теленок куда-то исчез, а корова заболела выменем, перестала доиться, и пришел ее исход.

Василия позвали к вечеру, он явился вместе с внуком. Шурик держался солидно, молча поздоровался за руку с мужиками, пришедшими на такое событие, первым ушел в хлев, где обреченно горел яркий свет, через некоторое время выглянул оттуда:

– Дед!

Василий о чем-то говорил с соседями, обернулся:

– Чего тебе?

– Дабай, ну!

– Хех! – Дед подпрыгнул на крепких кривеньких ногах. – Начальство зовет, надо идти.

Он закрыл за собой ворота, и Валентина, прятавшаяся от страха в избе, услышала, как знакомый торжественный рев ударил в стены хлева, опустился до хрипа и смолк.

Собравшимся Василий с бодрой небрежностью отчитался о сделанном, сказал, что каждый в его бригаде знает свой маневр: внук держит скотину за хвост, дед бьет молотом промеж рогов и перерезает горло.

А Валентина увидела через окошко, выходящее на двор, над которым висела уличная лампа: внук ее стоит в середине светлого круга и вытирает полотенцем окровавленные руки. От неприятного зрелища этого вдруг потеплело у нее внутри – будто принес ее мальчик первые деньги в дом.

Он и не должен был пропасть, раз уж так вышло, что весь мир за него.

Окончил Шурик интернат, поступил в училище и выучился на столяра, устроился в мастерскую, где инвалиды мастерили посылочные ящики и табуретки. Дали ему комнатку в общежитии, но там оставался он редко: рабочий день заканчивался в пять, поэтому Шурик успевал добраться до конечной в Щербинках, садился на последний автобус и через час был в деревне. Бабушка этому радовалась, поскольку боялась, что без нее приохотят Шурика к разным нехорошим делам, научат пить, например. Но боялась она напрасно, поскольку в том общежитии окружали Шурика здоровые и совсем чужие люди, а всего чужого он сторонился и среди здоровых воспринимал только тех, кого знал с детства.

К тому же сготовить он себе толком не умел, тем более обстирать себя, а между тем не знал ни голода, ни грязи – вот и ездил, считай, каждый день. Бабушка, подперев голову рукой, подолгу смотрела, как он тщательно, задумчиво жует с закрытым ртом, будто не здешний он мальчик – здешние ели торопливо и громко, – и думала, что все хорошо, потому как ничего в жизни не меняется, разве что она стареет.

Правда, вскоре в жизни что-то щелкнуло, исчезла привычная страна, немного погодя – колхоз «Победа». В обоих деревенских магазинах, где последние годы на полках стояли горные цепи из банок ставриды в томате, а хлеб завозили раз в неделю, отчего покупали его мешками, себе и скотине, вдруг стало совсем пусто. Но вскоре появились какие-то смуглые небритые мужики, каковых сразу зачислили в цыгане, а с ними – непонятные цветастые бутылки, шоколадки, курево с нерусскими надписями на коробках.

Потом исчезли привычные, надежные деньги, а новые были легки и неуловимы, как мошкара. Как ни скаредничала Валентина, ее и Шурика пенсии исчезали в считаные дни, да и платили их неровно. В городе табуреточная мастерская осталась без заказов, и, если бы не Коська, Константин Сергеевич, не терявший никогда спокойной и решительной житейской повадки, молчаливо и безотказно исполнявший свой родовой долг, не знай, как жили бы они.