Мария Бушуева - Сомнительный

Ужасный диагноз сестры — энцефалит — прозвучал для ничего не понимающей Аси как проклятие тринадцатой феи. Разом съехались все родные и двоюродные тетки. Краем уха Ася услышала, что не приехала только бабушка, мать отца, преподаватель математики, — и детское ее сознание тревожно озарило: она и есть та самая тринадцатая! Но душа тут же успокоилась: ее-то, Асю, тринадцатая фея просто обожает, потому что младшая внучка очень на нее похожа — это все говорят! А значит, с ней, с Асей, ничего дурного случиться не может. Но, сначала успокоившись, душа вдруг как-то не по-детски устыдилась: и в тот миг острая жалость к сестре, золотоволосому ангелочку, как печальная тень, навсегда припала к беспечальной радости жизни — прекрасному подарку, полученному Асей при появлении на свет.

Тетки толпились в их квартире, сталкиваясь одна с другой грудью, — их огромные груди пугали Асю, точно древнего человека — гигантские горы, подрагивающие от давления стремящегося вырваться вверх вулканического дракона. Но потом наступал вечер и горы мирно растекались по креслам, не обнаружив внутри себя ничего пугающего, тихо шелестели слова, горел ночник. Тетушки при вечернем освещении сразу блекли, точно с них стирали пыльцу, и Асе тогда казалось, что их ахи и охи, словно подёнки, взлетают, кружатся какое-то время и тут же гибнут, засыпая отца и сестру шелестящим снегом забвения. Так и стала она потом жить: вроде рядом с сестрой, но ее забыв. Вроде и недалеко от отца (он поселился через дорогу), но — не вспоминая. Все закрыли сугробы из поденок.

Врачи тогда боролись за сестру как могли: жизнь спасли, но все остальное нет. Чем старше становилась сестра, тем ужаснее на ее лице проступало полное отсутствие разума. А красота оставалась при ней: тонкий нос, нежные, полуоткрытые губы, из которых вылетали не звуки-стрекозы, а выползали какие-то уродцы насекомые, чтобы тут же исчезнуть обратно в бездонной воронке тьмы; карие бессмысленные глаза глядели в забытое потрескавшееся зазеркалье обреченного на снос пустого дома, и невыносимо золотые локоны, становящиеся все золотистей и все пышнее, клубились над идеально чистым лбом, как жестокий и прекрасный огонь, уничтожающий лес. Сейчас и слово это, «локоны», ушло в небытие, порой оттуда всплывая и минуту-другую кружа по гладкой поверхности гламурных журналов, чтобы снова затонуть в прошлом.

Вслед за ней.

Ни денег, ни помощи от отца никогда не было. Он отшатнулся от зараженной недугом вечного горя, брошенной им семьи и стал жить, лихорадочно ловя мгновения — будто зацепившись за трепещущий на ветру последний клочок догорающей жизни: друзья, праздники, застолья, поездки на курорты… Потом больная сестра отмучилась, за ней следом ушла и мать. Отвалился горб, отсохла и отпала корочка муки. Остались запущенная квартира и неплохая зарплата психолога. Юная Ася выбрала эту профессию, чтобы не утонуть в своих страданиях.

Но когда Ася осталась одна, отец, уже попивающий, вдруг повернул к ней свое обрюзгшее лицо: ему требовалась обслуга. Жену он недавно потерял, обнаружив с недоумением, что не только стрекозы, но и курицы недолговечны. Жена и в самом деле как бы исчезла в его собственном желудке, и это быстро утешило его. Но одиночество, которого он так опасался и из страха перед которым, отвергнув зыбкое, алогичное движение чувств, выбрал когда-то бытовую логику выгоды, теперь настигло его. Старые подруги неохотно захаживали к нему, не сильно-то мечтая взваливать на себя не только свою, но и чужую, да еще и нетрезвую, старость. И, поразмыслив, он спокойно решил: замуж дочери уже не выйти: кто возьмет такую зависшую над землей в душевной невесомости и оттого совершенно не приспособленную к жизни старую деву? Пусть лучше ухаживает за дряхлеющим отцом: и ей будет не так одиноко, и ему удобно.

Но он ошибся.

Ася абсолютно неожиданно для него выудила в каком-то небольшом городке одну из своих нелюбимых теток, и та вскоре появилась в отцовском неухоженном доме, помещая в каждый его паутинный угол обширность своей уже несколько пообвисшей груди. И опять где-то на краю Асиного сознания возник страх вулканического извержения, возник и сразу исчез — как исчезло вскоре в последней гейзерной дымке над оседающими горами стареющее лицо отца.

Свою небольшую, запущенную, темную квартиру Ася быстро продала — и с крупной суммой в кармане, сопровождаемая сомнительным приятелем, махнула в Петербург. Она с удовольствием забыла все названия городов своего детства, ощущая в их по-новому звучащих, пусть на самом-то деле еще дореволюционных, именах надежду и на свою совершенно новую и, вполне возможно, очень хорошую судьбу. Она чувствовала себя рожденной заново и, лишенная любящей матери, стала неосознанно относиться по-дочернему к самой жизни.

Читать дальше