Андрей Воронцов: Имя Бога

Заканчивал я мыслью: «Нет, не случайно русский народ употребляет слово “кабала” в значении “рабство”! Как это получилось? Видимо, последователи ереси жидовствующих или какой-нибудь другой ереси уже пытались познакомить верующих на Руси с каббалой. И народ наш, как всегда, кратко и точно обозначил духовную суть этого антихристианского “предания”».

Работая над «Свободой и каббалой», я пару раз встречался с Адамом, но мы, словно уговорившись, молчали о каббале, беседуя в основном, как люди, не сошедшиеся в интересных вопросах, о политике. Между тем в мои планы входило показать рукопись Адаму. Не то чтобы я хотел утереть ему нос, просто искренне считал, что он неплохой парень, но пал жертвой «сладостной подмены». Я не обольщался, что «Свобода и каббала» ему поможет, — иудаизм штука вязкая, особенно если человек собрался в Израиль, — но не исключал, что она несколько охладит его франкенштейновский пыл.

Итак, я распечатал работу на принтере и отнес Адаму. Он вышел ко мне какой-то взлохмаченный и чем-то озабоченный. Через плечо Адама я увидел, что в полутемной комнате его горят какие-то толстые свечи (была еврейская Пасха — Пейсах). Он поймал мой взгляд и прикрыл дверь. Объяснять Адаму долго ничего не пришлось. Он сразу протянул руку за моей папкой и сказал:

— А я ожидал чего-то подобного. Почитаем. Опровержение каббалы, не так ли? Посмотрим, как ты опровергнешь Маймонида. Чаю выпьешь? — он кивнул в сторону кухни.

Чаю не хотелось, точнее, не хотелось толковать с Адамом о пустяках, а о каббале он сам перестал со мной говорить. Поэтому я распрощался.

Через неделю Адам позвонил мне.

— Что ж, это серьезней, чем я ожидал, — без предисловий начал он. — Неожиданно то, что ты подключил на помощь русскую философскую мысль, ныне едва ли существующую. С ней всегда было трудно совладать посредством логики из-за ее коронного соблазна: обещания неограниченной духовной свободы. Хотя, на мой взгляд, плоды сей иллюзии весьма плачевны: это те самые «широкие» русские люди с амплитудой колебаний от черносотенца до сталинского вертухая. Но я не об этом. Как бы ты отнесся, если бы дал я одному человечку твой труд почитать? Он как раз занимается этими вопросами и может быть тебе полезен.

— Да ради Бога.

— Тогда до встречи. — и он повесил трубку.

Я был, конечно, разочарован, ибо ожидал хотя бы спора, но Адам «не снизошел». А «человечки» его мне были безразличны: «Свобода и каббала» предназначалась не для них.

В Великую субботу, накануне православной Пасхи, я пошел в храм неподалеку от моего дома освятить кулич и крашеные яйца (в ту пору мне, человеку, в вопросах веры невежественному, это казалось важнее, чем пойти с утра на субботнюю литургию). Когда я свернул на пешеходную аллею, ведущую к церкви, путь мне преградил человек с кожаным портфелем, увидев которого я даже испугался. Он был как две капли воды похож на Егора Гайдара: грузный, расширяющийся книзу, с покатыми плечами, а самое главное — с шарообразной лысой розовой головой, к которой был приклеен косой зачес взаймы, и маленькими свинячьими умными глазками на плоском потном лице. Глазки эти буквально сверлили меня. У меня даже мелькнула в голове дурацкая мысль: а что, если Гайдар пришел мне мстить за то, что в 1993 году, во время государственного переворота, ходил на митинги протеста с наклеенной на картон большой фотографией вице-премьера, по лбу которого шла надпись: «Гайдар — мозговая опухоль ельцинизма»? Но, подойдя ближе, я увидел, что у двойника Егора Тимуровича пузо поменьше гайдаровского, а нижняя часть лица крупнее и жестче. Псевдо-Гайдар этот продолжал буровить меня глазками, ни слова не говоря. Я обошел его, как обходят тумбу, и двинулся дальше. Возле церквей, особенно в дни больших праздников, бродит немало странных людей, иные даже заходят в храм, как-то диковато озираются…

Вокруг храма были расставлены столы для куличей и пасох, святили двое священников, так что дело шло быстро. В воздухе стоял праздничный запах имбиря, сахарной пудры и глазури. Искусно разукрашенные яйца переливались на солнце всеми цветами радуги. Покропили обильно и мою снедь, и меня самого. Не вытирая с лица капель святой воды, я взял свой узелок, перекрестился и пошел к воротам. И здесь… я снова увидел гайдаровского двойника. Он стоял за чугунными прутьями ограды, прижавшись к ним плоским лицом, и по-прежнему неотрывно смотрел на меня. «Гайдарчик! — воскликнул я про себя с досадой. — Чего тебе надобно?» (Это однажды при мне одна «демократка» ласково назвала Егора Тимуровича Гайдарчиком.)