Леонид Шорохов - Черная радуга

То же получалось и в строительстве. Бригадиры и мастера достаточно хорошо знали, кто в течение месяца пахал, и закрывали наряды, руководствуясь больше этим самым смутным своим ощущением, а не нормативной казуистикой.

Над всеми довлела завораживающая цифра «восемь».

Закрывали по нарядам четыре рубля — рабочие выходили на работу через день. Пять — сидя на объекте, плевали в потолок. Шесть — начинали нехотя шевелиться. Семь — делали вид, что работают. Восемь! Восемь — была переломной цифрой. За восемь рублей основная масса людей была согласна работать!

Между восемью и одиннадцатью рублями заработка в день лежал промежуток нормального честного труда. При одиннадцати уже никого не надо было подгонять. За двенадцать — трудились с потом. За четырнадцать — пахали! За шестнадцать — уродовались, как звери! За восемнадцать — соглашались и жить на стройплощадке. За двадцать рублей гарантированного заработка любой вчерашний лодырь становился героем труда. Такого послушания, такой безотказности в работе, такого осмысленного отношения к труду, какое словно само собой возникало в хорошо зарабатывающих бригадах и звеньях, Углов никогда не видел не только в жизни, но и в кино. Да покажи ему такое в кино, он бы и не поверил: ведь там люди от премий отказывались.

Впервые Семен столкнулся с системой больших заработков на пусковых объектах. На них открывалась зеленая дорога оплате по труду при прекрасной обеспеченности любыми материалами; когда поджимало время, так и начальство начинало трудиться всерьез, потому что важно было вовремя отчитаться. Стул под каждым начальником, как ни крути, а был только один.

Но вот отчитались, и кончались они, большие заработки.

На другой день Углов шел по стройке и не узнавал собственных рабочих — вчерашние спринтеры превратились в расслабленных старцев. Они вяло передвигались, спотыкались и путались в собственных ногах, инструмент валился из рук, и кажется, ничего на свете их больше не интересовало. Все разом разучились работать. Забить в стену гвоздь? — полдня не находилось знающего специалиста. Углов смотрел и только качал головой — перед ним были чужие люди. Те бравые молодцы, что работали здесь вчера, бесследно исчезли, их словно поглотила прошедшая ночь.

Теперь можно было кричать и ругаться сколько душе угодно — все равно никто ни на что не реагировал. В глазах, сонно устремленных на него, Углов читал недоуменный и равнодушный вопрос:

— А тебе что, больше всех надо? Это за твою-то зарплату? Брось, парень, не суетись зазря.

А если он нажимал и дальше, принуждая пахать, то появлялось нечто вроде вялого любопытства:

— И чего это он так старается? Видно, крадет. Только так, а то стал бы он глотку драть?!

И Углов, вдоволь нашумевшись, обреченно затихал: все равно — кричи не кричи — особого толку не было; работа шла как везде — ни шатко ни валко, тютелька в тютельку на восемь рублей!

Но теперь-то Семен был уже опытен и знал общие мечты. Если нигде не светили аккордные работы, то все бригады стояли за уравниловку, в нескрываемой сладкой надежде, что уравняют по самым высоким заработкам. Такое равенство устраивало всех, кроме руководства: выпадал бы из рук главный рычаг власти, рычаг заработка.

Бригадиры приходили на закрытие нарядов, заранее накаленные против начальства, ждущие от него всяческого коварства и заранее готовые к отпору. Впрочем, у каждого из них были свои проблемы внутри бригады. То в затылок жарко дышал наглый помощник, выскочка, то кто-то прогулял недельку, да и прочих обязательно набегало за месяц по два, три невыхода — много случалось всяких загадок и трудностей. Кого-то следовало, прижав, крепко взять в руки, кого-то, наоборот, помаслить, да и себя не стоило забывать на худой конец.

Мастера были в хорошем настроении. Наконец наступали те самые блаженные два-три дня, когда можно было не на словах, а на деле свести все накопившиеся за месяц счеты. Все можно было сегодня выплеснуть в лицо полномочному представителю бригады и хоть немного отойти душой, всласть насытившись его бестолковыми оправданиями. Процентовки, к счастью, мастеров не касались — добывать деньги дело прораба; добыл — слава богу, не добыл — с него и спрос. А вот разделить добытое — тут решающим было их влияние и слово. Сейчас, единственный раз за весь месяц, можно было реально прижать бригадира и бригадировых любимчиков — горлопанов и наглецов. Сколько кому закрыть — вот это была настоящая власть, всем властям власть, а не пустая говорильня.