Леонид Шорохов - Черная радуга

Она встала, подошла к Семену и, глядя ему в глаза, сказала:

— Сейчас вы на переломе, Семен Петрович, и только от вашей воли зависит, куда повернется ваша дальнейшая жизнь — к свету или во тьму. Только от вас.

Семен молча кивнул и вышел из тесного кабинетика. Слова Эльвиры Латыповны произвели на него сильное впечатление. Идти в «алкаши» ему не хотелось.

Палата встретила Углова добродушными усмешками.

— Ну что, исповедали?

— Грехи отпустили, теперь пилюлями причащать начнут! Сейчас позовут, готовься.

Углов нахмурился. Да что он, пацан, что ли? Каждый норовит за руку взять и в свою сторону повести. Что им всем надо от него?

Через полчаса его действительно позвали к причастию. В палату заглянула медсестра.

— Углов, в процедурную.

Он нехотя поднялся с кровати и, провожаемый улыбками, побрел за сестрой. В процедурной никого не было. Медсестра протянула на пухлой ладошке две небольшие таблетки. На столике стояла стопка с водой.

— Уж я вам в рот заглядывать не стану, — весело сказала медсестра. — Вы, я вижу, не такой отпетый, как некоторые. Ловчить не будете. Лекарство под язык не спрячете.

— А заглядываете? — неприятно удивился Углов.

Медсестра засмеялась.

— Народ-то вы какой, — ответила она. — Одно слово — пьющий. А пьющему какое доверие? Он ведь сам за себя ответить не может, никогда не знаешь, что он через минуту сделает. Обманывают некоторые, как дети. Приходится заглядывать. А так рассудить — кого обманывают? Себя же и обманывают.

Углов пожал плечами, бросил в рот таблетки и запил водой.

— Ну вот и хорошо, — одобрила его решительность медсестра. — В обед опять ко мне придете.

Углов миновал коридор, вошел в палату и сел на кровать. Вокруг было пустынно — народ разошелся на работу. Лишь в углу съежился на койке прибывший вчера с милиционером новичок. Впрочем, новичком его назвать было трудно — шестой заход на лечение говорил сам за себя. Он повернулся к Семену.

— Отравили?

Семен несколько секунд молча глядел на него, потом поднес ладонь ко рту и выплюнул на нее начавшие таять таблетки. Сосед оживился.

— Молодец! — одобрил он Семенову ловкость. — А я вот, по первому заходу когда пришел, чистым дураком был, — сунут мне таблетки эти, а я их взаправду проглочу. Целую неделю травился, а потом — проба. Так веришь, нет — только понюхал водяру и чуть не сдох! Вышел с лечения — целый месяц бормотушку в рот не мог взять. Вот они до чего доводят, таблетки эти. Самый вред от них.

Абориген палаты зло сплюнул.

— Травят, мать иху так! Последней радости в жизни лишают. Эх, кабы не «менты», только бы меня тут и видели!

Углов не слушал. Он недоумевающе смотрел на свою ладонь. Он и сам не вполне понимал, как так получилось, что он не проглотил лекарство. И вроде ни одной криминальной мысли не шелохнулось в Семеновом мозгу, когда он взял пилюли, но самовольный язык его сам принял и осуществил неожиданное решение. Сработал не ум Семена и не его соображение — сработало то, что было сильнее ума и соображения; сработало инстинктивное, глубоко притаенное нежелание бросить пить.

Семен, как завороженный, смотрел на таблетки. Он был напуган собственным поступком. Ведь он не хотел, честное слово, не хотел! Как это получилось? Почему?

Углов еще не осознал, что он раб, но и чувствовать себя свободным человеком больше не мог.

«Значит, я думаю одно, а делаю другое? — подумал он. — Значит, я уже не хозяин самому себе? Почему я не проглотил таблетки? Чего испугался?»

Ответа не было. А испугался Семен неведомого действия лекарства, отрезающего ему дорогу назад, к веселому времяпрепровождению у пивной стойки! Он отчаянно не хотел изменять привычного течения своей пьяной жизни.

Семен сжал кулак и сунул его в карман. Сосед посоветовал:

— Ты в кармане не держи. Неровен час, накроют. Кинь в фортку — и все дела. Потом никто ничего не докажет. На таблетках не написано, чьи они.

Углов молча встал, подошел к окну и выбросил таблетки. Теперь путь назад был ему отрезан. Он нахмурился. Ну и что случилось? Можно подумать, действительно преступление какое-то. Пилюли эти… Обойдемся и без пилюль.

Он был полон решимости не поддаваться больше ни на какие уговоры врачей. «Не нужно мне никаких ваших помощей и советов. Захочу бросить пить, так и без вас брошу. А не захочу — так тоже никого не спрошусь. Нечего всякие препоны ставить. Мое дело».

Он бросился на койку. Внутри подсасывало.

Лизин день стал уплотнен до крайности. «В больнице, конечно, кормят, но что такое больничная еда? — рассуждала Лиза. — Семен привык к домашней пище, еще, пожалуй, не станет больничную есть, расстроится, разнервничается…»